Вечная полночь

Я болтаю туда-сюда ставшее шоколадным содержимое ложки, чтоб все перемешалось, и осторожненько кладу ее на доставшийся мне в наследство столик. Баян — по такому случаю новый, нарядный оранжевый колпачок пока увенчивает иглу — я заткнул в носок. Моя аптечка тоже у меня в кармане, я роюсь там и выуживаю за кончик комок ваты, скатываю ее в твердый белый шарик. Роняю вату в ложку — никакого дезинфицирования — дую, словно заботливая мамаша на суп малыша, и наблюдаю, как тугой комочек разбухает.

К чему снимать ремень? Просто оторву шнурок от Smith-Corona. Он и так не нужен. Обернуть руку белым пластиком, сунуть конец в рот, прикусить и затянуть.

Совсем не больно. Так мягко, будто нож воткнут в нагретое масло. Я отвожу назад музыку, и даже при тускнеющем свете алый цвет моей собственной крови неумолимо, как кажется, тает. Жив предвкушением. Теперь я вздыхаю. Делаю долгий глубокий вдох — прямо как йог — выдыхаю, как раз одновременно с медленным, нисходящим ударом большого пальца по плоской белой поверхности поршня.

Под этой хренью совсем не глючит. Но все-таки видишь, когда первый, стремительный приход устремляется на север в рай, улыбки невидимых созданий в мире теней «золотого сна». Вся доброта, скрытая во Вселенной, проявляет себя. Духи выходят наружу, поскольку им известно, что едва перестанет крыть, и приход иссякнет, ты полностью позабудешь о них. Ты увидишь тогда мир в совершенно ином свете: жуткое ненавистное место, где всякое дуновение ветерка — это мерзостное дыхание Молоха на твоей плоти.

Я сижу, устремив взгляд выше покачивающихся пальм, выше крыш к тонущему с шипением в далеком океане алому солнцу, пар от которого касается моей кожи.

Не думаю, что знал о том, что произойдет в этом доме: как я уничтожу свой брак, окончательно одурею от наркоты, чуть не убью собственного ребенка из-за своей полнейшей торчковой халатности…

Но я знал, когда вздохи города, полного спящих людей, собирались в моем сердце, что меня ждет существование, нисколько не похожее на то, как я рисовал себе жизнь. Что эта полная гармония, испытываемая мною посреди четырех голых стен, станет последней.

Скоро привезут мебель моей новой жизни. Скоро возведут декорации на сцене моей дорогостоящей смерти.

* * *

Не скажу, что я не пробовал завязать. Существует в этой игре в «скорлупки», которая в Америке считается лечением от наркозависимости, «решение», а оно, как выясняется, засасывает еще глубже в унылый мир теней, откуда он или она якобы стремятся спастись.

Здесь мы не имеем в виду «реабилитацию». В тот момент, зная о пропасти, но пока не получив представления ни о глубине ее трясин, ни о ее острых и гладких скалах, я продолжал считать, что есть легкий путь обратно. Я полагал, что сумею, так сказать, выскользнуть из ада и пробраться с посторонней помощью хотя бы в чистилище, где отсутствие наркотиков — это не пытка. Я думал, что меня спасет метадон.

Я успел узнать, что, если хочешь выяснить, как можно разжиться, лучше всего отпустить на прогулку пальцы: нарыть метадоновую клинику, нажать кнопки на банкомате и нарисоваться в шесть утра, когда конкретная, плотно сидящая публика собралась выжрать дозу и устремиться по своим делам, чтобы оставшуюся часть дня холить и нежить свой многочисленный и разнообразный химический инвентарь.

Неверно считать, что эта фигня существует как некий способ излечения. По воистину странному стечению фармакологических обстоятельств мои порции «сока джунглей» стали очередным столкновением с нацистским наследием.

Дело в том, что метадон на самом деле изобрели медики Третьего Рейха. Чтобы найти дешевый способ анестезии для раненых арийцев. Исследовательская группа Гитлера предложила этот заменитель морфия. Его назвали «одадольфом» в честь любимого Адольфа. Каждый страдающий инвалид как бы избавлялся от боли с помощью сока своего der Führer. Это и вправду греет душу. Однако, перенеся его с Родины в страну Мальборо, ответственные дяди решили, что даже джанки заатрачатся насчет того, чтобы ежедневно накачивать себя одадольфом. И они остановились на метадоне.

Собственно дорога в официальный наркопритон требует некоторые дополнительных усилий, о коих я старался не думать. Я не мог просто выскочить из койки на заре и исчезнуть вообще без объяснений. Я всегда повторял с неловким юмором, что живу с Сандрой, поскольку она обладает моим любимым женским качеством — полной апатией. Но даже апатия где-то заканчивается.

Помню, мне пришлось немножко жахнуться героином, чтобы сообщить жене о моей проблеме с иглой. Как я мог без этого? И я помню болезненное молчание после моего заявления. Мы сидели в суши-баре.

Но, слава тебе, Господи! В затишье между моим сногсшибательным сообщением и какой бы то ни было реакцией — потрясенной, гневной, обиженной, извращенной — у меня было время опорожнить целый графин теплой, расслабляющей рисовой водки. В промежутке от до-ресторанной вмазки и ресторанной пьянки у меня в избытке имелось искусственной набивки для нервов, чтобы справиться с намечающимся взрывом взаимных обид и упреков.