Вечная принцесса

У него были голубые глаза. И крошечные настоящие пальчики.

В итоге этот Крестовый поход так и не состоялся. Английские рыцари прибыли в Кадис, но армада в Святую землю не отплыла, с неверными не сразилась. Оживленно велась переписка. Екатерина переводила супругу письма, в которых король Фердинанд пояснял, что еще не собрал войска, не готов вступить в войну, но однажды в июне пришло очередное послание, и она вошла в кабинет мужа с непривычно взволнованным лицом.

— Отец сообщает нам крайне неприятную новость!

— Что такое? Взгляни-ка, я сам только что получил письмо от английского купца, торгующего в Италии, и ничего не могу понять! Он пишет, что французы находятся в состоянии войны с Папой! — Генрих протянул ей письмо. — Как это возможно?!

— Так и есть. Отец это подтверждает. Он пишет, что Папа потребовал вывода французского войска из Италии и выставил свою папскую армию против французов. Король Людовик объявил в ответ, что Папа ему больше не Папа.

— Да как он посмел? — поразился Генрих.

— Отец пишет, что о Крестовом походе придется пока забыть — нужно помочь Папе. Короля Людовика нельзя допускать в Рим.

— Он, должно быть, спятил, когда решил, что я позволю французам взять Рим! Он что, забыл силу английской армии? Ему что, нужен еще один Азенкур?

— Должна ли я написать отцу, что мы заодно с ним против Франции? Я могу сделать это сейчас же.

Схватив руку жены, он прижал ее к губам. На этот раз Екатерина не отстранилась, как делала все последнее время, и король, притянув ее к себе, обнял за талию.

— Я пойду с тобой и буду смотреть, как ты пишешь, а потом мы поставим рядом две наши подписи, — сказал он. — Пусть твой отец знает, что его испанская дочь и его английский сын всецело его поддерживают. — И добавил: — Благодарение Богу, наши полки уже в Кадисе!

— Да, это… это удачно, — подумав, согласилась Екатерина. — Знаешь, я думаю, мой отец наверняка извлечет какую-нибудь выгоду для Испании из этого обстоятельства, — сказала она, когда они шли в ее комнаты, причем Генрих старался приноровиться к ее шагам. — Он никогда не делает ничего просто так.

— Уж это точно! — хмыкнул Генрих. — Но ты, как всегда, подумаешь о наших интересах. Я доверяю тебе, любовь моя. И ему доверяю. Разве он не единственный отец, который у меня остался?

Мало-помалу, по мере того как отогревалась весенним солнцем земля, я тоже оттаивала. Смириться со смертью сына, конечно, я не могла — и никогда не смирюсь, — но я стала осознавать, что винить в его смерти некого. Он умер в тепле, любви и заботе, как птичка в гнезде, и приходится признать, что мы никогда не поймем, почему это случилось.

Чудовищная боль от потери сына, кажется, растворяется с уходом холодной и мрачной английской зимы. Однажды утром явился шут, сморозил какую-то глупость, и я рассмеялась, и с тем смехом будто бы распахнулась в свет, в жизнь, запертая раньше дверь. Я поняла, что способна смеяться, что могу быть счастлива, что ко мне вернулись чувство юмора и надежда. Даст Бог, я еще рожу другого ребенка и буду любить его с той же всепоглощающей нежностью.

Моя вера в Бога крепка и неизменна, как прежде. Пошатнулась лишь вера в непогрешимость отца и матушки.

Я вспоминаю, как добр был ко мне лекарь-мавр, и не могу не пересмотреть своего отношения к его народу. Никто, кто видел своего врага в таком жалком положении, в каком находилась тогда я, и при этом отнесся к врагу с глубоким и искренним сочувствием, не может назваться варваром. Конечно, он закоренелый еретик, но у него наверняка есть основательные причины придерживаться своих убеждений. И просто необходимо дать ему право верить в то, во что он верит.

Мне б хотелось послать к нему хорошего священника, чтобы тот поборолся за его душу, но сказать, как сказала бы матушка, что он духовно мертв и пригоден только для смерти, я не могу. Он держал меня за руки, когда сообщал свой приговор, и в его глазах я видела нежность, такую же, как у Святой Девы. Я больше не могу считать всех мавров врагами, как раньше. Приходится признать, что они люди, как мы, мужчины и женщины, разные, грешные, верные своей вере так же, как мы — своей.

И это заставляет меня сомневаться в мудрости матушки.

Много лет я провела, вдовая и нищая, потому что законники матушки неправильно составили свадебный контракт. Я была брошена одна-одинешенька в чужой стране, и хотя матушка и звала меня домой, делала это только для виду. Я была не нужна ей в Испании. Она ожесточила ко мне свое сердце и отпустила меня, свою дочь, на волю судьбы.

И наконец, мне пришлось тайно искать хорошего лекаря и принимать его тайно, потому что по ее слову и при ее участии самые ученые люди были изгнаны из христианских стран. Их мудрость она назвала грехом, и остальная Европа последовала ее примеру. Она изгнала из Испании евреев, обладающих мужеством и многими умениями, и мавров со всей их мудростью и дарованиями. Восхищаясь ученостью, она изгнала тех, кого называли людьми Книги. Борясь за справедливость, она вершила беззаконие.