Вечная принцесса

Артур, который предполагал сразу лечь и явился в ночной рубашке и накинутом на плечи халате, почувствовал себя самым нелепым образом. Каталина, напротив, выглядела вполне парадно. Все ее дамы повернулись и неодобрительно уставились на него. Нестерпимо захотелось выскочить вон, но он сдержал порыв, сказав:

— Я полагал, вы уже в постели.

— В самом деле давно пора, — с ледяной вежливостью ответила Каталина. — Уже поздно, не так ли? Я как раз собиралась отправиться в постель, но тут ваше высочество во всеуслышание объявили, что собираетесь посетить меня, и я подумала, что вы придете сюда со свитой. Мне показалось, вы приглашаете всех в мои комнаты. Иначе зачем заявлять об этом в полный голос?

— Я не заявлял в полный голос!

Вскинув бровь, она не стала противоречить.

— Я остаюсь на ночь, — упрямо сказал он и решительно направился к дверям в опочивальню, мимоходом бросив: — Вашим дамам тоже пора, в самом деле поздно уже, — а потом кивком отпустил своих: — Оставьте нас. — Вошел в опочивальню и закрыл за собой дверь.

Каталина проследовала за мужем, отпустив своих дам. В спальне, стоя на пороге, она смотрела, как Артур сбрасывает халат, рубашку и голышом, не торопясь, укладывается в постель: взбивает подушки, подкладывает их под спину, устраивается поудобней, скрестив руки на голой груди, как делают, предвкушая забаву и развлечение.

Настала ее очередь смутиться.

— Ваше высочество…

— Ты бы лучше разделась, — колко сказал он. — Сама же говоришь, уже поздно.

Она глянула вправо, влево:

— Пожалуй, я пошлю за доньей Эльвирой.

— Сделай милость. И за теми, кто там тебя раздевает. Можешь не обращать на меня внимания.

Она закусила губу. Он видел, что она в смятении. Мысль о том, что придется раздеваться у него на глазах, была отвратительна. Развернувшись, она вышла из комнаты.

Раздался стрекот сердитой испанской речи. Принц ухмыльнулся, догадавшись, что это она прогоняет свиту, чтобы разоблачиться в соседней комнате. В самом деле, когда дверь вновь распахнулась, Каталина появилась в белой рубашке, отороченной кружевами, с заплетенными в длинную косу волосами. Теперь это была девочка, а не та капризная принцесса, как минуту назад, и Артур почувствовал не только разгорающееся желание, но и нечто совсем новое — нежность.

Она посмотрела на него исподлобья:

— Мне нужно помолиться.

Прошла к своей скамеечке для коленопреклонения, встала на колени, сложила руки для молитвы, склонила голову, зашептала. От этого зрелища его раздражение улетучилось, и, как когда-то, он подумал, каково ей приходится — куда хуже, чем ему самому. Что` по сравнению с тем, что она чувствует, его страхи и неловкость, ведь она одна в чужой стране, отдана в полную власть мальчишке несколькими месяцами моложе себя. Без настоящих друзей, без родных, вдали от всего, к чему привыкла.

В постели было тепло. Вино, которое он для храбрости выпил, расслабило, нагоняло сон. Он откинулся на подушки. Ох, долгонько же она молится, но, с другой стороны, это неплохо, когда у тебя благочестивая жена. Ресницы его сомкнулись. Вот она сейчас придет, ляжет рядом, и он возьмет ее — уверенно, но нежно. Сегодня Рождество, следует быть добрым. Ей одиноко, она испугана… Он будет добр к ней… Да, правильно, добр, нежен, как заботливый, любящий супруг, и тогда она почувствует к нему благодарность… Может, со временем они научатся радовать друг друга, может, ему удастся сделать ее счастливой… Он задышал глубже, ровнее… по-детски причмокнул губами… и уснул.

Дочитав молитву, Каталина оглянулась через плечо и расцвела победной улыбкой. Потом тихохонько прокралась к кровати, забралась под одеяло и, позаботясь о том, чтобы даже подол ее рубашки не коснулся спящего рядом мальчика, устроилась почивать.

Что, решил смутить меня перед моими дамами, перед всем двором? Решил, что можешь унизить меня и торжествовать? Так нет же! Я, принцесса Испанская, видывала и слыхивала такое, чего ты в своей мирной стране даже во сне не увидишь! Я инфанта, я дочь могущественных монархов, которые сумели отразить самую страшную опасность, грозившую когда-либо христианству. Семьсот лет мавры владели Испанией, империей посильнее Римской, и кто же их выгнал? Моя мать! Мой отец! Так что не смей думать, что я боюсь тебя, тебя, принца из йоркских розовых лепестков, или как там они тебя называют. Нет, я, принцесса Испанская, не стану ни мелочной, ни злобной, но, если ты бросишь мне вызов, я тебя не пощажу.