Вечная принцесса

— Да, если сможет. С Артуром-то не смогла.

— Мы же договорились! Артур с делом не справился.

Поджав губы, она промолчала.

— И это дает нам приданое и освобождает от выплаты вдовьей доли, — напомнил он.

Мать кивнула. Мысль о деньгах всегда как-то примиряла.

— И она уже здесь.

— В постоянном присутствии, — съязвила она.

— Постоянная принцесса.

— Ты в самом деле думаешь, испанцы согласятся?

— Такое решение всем на благо, не только нам. И альянс цел и процветает. — Он обнаружил, что улыбается, и побыстрей вернул на место свою обычную суровую маску. — А она сама подумает, что это ее судьба. Она верит, что рождена, чтобы стать королевой Англии.

— Неужели? Вот дурочка!

— Видишь ли, ее растили в этом убеждении с младых ногтей.

— Но она будет бездетной королевой. Ее сын, если она родит, не станет королем, разве только после Гарри. И даже не так: после его сыновей. В этом смысле для нее выгодней брак с Гарри. Испанцы не могут этого не понимать.

— Ну, Гарри пока дитя. До его сыновей еще далеко. Годы.

— Даже если так, — сказала она после паузы, — это немаловажный факт для ее родителей. Они предпочтут Гарри. Таким образом, она становится королевой, а ее сын — королем. Зачем им соглашаться на меньшее?

Он промолчал. Логика матери была безупречна, сказать нечего, за исключением того, что он не хотел ей следовать.

— Ну, понятно. Ты ее хочешь, — сухо произнесла она, когда молчание затянулось.

— Да, — признался он неохотно.

Нахмурясь, мать окинула его изучающим взглядом. Его забрали у нее, чтобы не пропал, совсем маленьким, едва из пеленок. Тогда сама еще ребенок, она мало любила его малышом. С тех пор она всегда воспринимала его как потенциального наследника трона, как свой пропуск к величию. Она распланировала для него будущее, защищала его права на престол, но нежности к нему — нет, не испытывала. А начинать сейчас уже поздно. Она не привыкла кого-то баловать. Да и себя никогда не баловала.

— Ну что мне тебе на это сказать? — холодно заключила леди Маргарита. — История неприятная. Она тебе, в сущности, дочь. Твое желание — смертный грех.

— Ничего подобного, — возразил он. — В достойной любви нет греха. И она мне не дочь. Она вдова моего сына, брак с которым не вступил в законную силу.

— Весь двор присутствовал при том, как их уложили в постель.

— Да, и он не справился с делом, бедолага…

— Если верить ее словам, — кивнула мать.

— Так ты против или не против?

— Это грех, — повторила леди Маргарита. — Однако если Папа Римский дарует разрешение и испанцы согласятся, тогда… — она сделала кислое лицо, — что ж, она не хуже других, пожалуй… Я возьму ее под опеку. С ней-то справиться будет легче, чем с кем-то постарше, и мы знаем, что она умеет себя вести. Она послушная. И нравится людям. Но, конечно, ей придется многому научиться. — И махнула рукой на счета.

— Сегодня же переговорю с испанским послом. А завтра поеду к ней.

— Так скоро? Ты же был у нее только сегодня? — удивилась она.

Он ограничился кивком. Не станет же он говорить матери, что и до завтра ожидание невыносимо. Мог бы, поехал бы прямо сейчас и, не откладывая, попросил ее выйти за него замуж. Будь он скромный сквайр, а не король Англии и ее свекр, а она простая девушка, а не принцесса Испанская и его невестка…

Генрих распорядился, чтобы испанского посла пригласили на ужин, посадили получше и не обнесли вином, а когда перед королем поставили блюдо с олениной, провяленной, как положено, а потом тушенной в бренди, он положил себе немного, а остальное велел отнести испанскому послу. Тот, отвыкший от таких знаков благоволения с тех самых пор, как готовился брачный контракт инфанты, щедрой рукой наложил оленины в свою тарелку и угостился, заедая белым хлебом, который макал в соус, и задаваясь вопросом, что бы это могло означать, притом что и миледи матушка короля одарила его кивком. Посол, вскочив на ноги, ответил ей поклоном. Очень любопытно, подумал он про себя. До чрезвычайности.

Отнюдь не дурак, он хорошо знал, что знаки эти неспроста. Однако после прошлогоднего краха, когда лучшие надежды Испании оказались погребены в Ворчестерском кафедральном соборе, они скорее к лучшему, чем наоборот. Очевидно, он надобен Генриху для каких-то иных целей, чем просто срывать на нем свое негодование по адресу увиливающего от уплаты долга короля Фердинанда.