Практически мы различаем много видов воспитания: политическое, военное, трудовое, физическое, эстетическое, бытовое... О каждом из этих видов можно было бы написать соответствующий раздел. Но я пишу не статью, а заметки. И под словом "воспитание" я подразумеваю прежде всего воспитание социальное, то есть самое общее, объединяющее понятие, ибо основная задача всякого воспитания - научить человека жить в обществе.
А теперь переменим оптику, изменим масштабы и перенесемся на полвека назад.
Существует такое ходовое выражение: "Ну что они знают о старом времени? Они даже городового не видели".
Выражение это теперь уже несколько устарело. С каждым годом становится все больше людей весьма почтенных, бывалых и опытных, которые тем не менее никогда не видели настоящего городового.
Я городового видел.
Стоял этот городовой на углу Спиридоньевского переулка и Малой Бронной улицы и из моего окна виден не был. Но когда я отправлялся играть на Патриаршие пруды или на церковный двор, путь мой лежал через перекресток, на котором стоял Он. Вероятно, я видел нескольких, но запомнился мне один, и сегодня, через полвека, он стоит перед моими глазами как живой - плотный, затянутый в ременную сбрую, слева - шашка, справа - черная лакированная кобура, на груди витой шнур от свистка. Не помню, были ли у него усы, а вот взгляд помню - тяжелый, пригвождающий, но при этом нисколько не свирепый, а скорее даже ласковый, этакий свинцово-снисходительный и как бы говорящий: ты маленький, ничего не нарушаешь и не ниспровергаешь, а идешь по своим делам вот я тебя и не трогаю. Но - могу. Запомни - могу.
И он, действительно, мог. Не скажу точно, откуда я это знал, мне лично он ничего дурного не сделал. Вероятно, по доносившимся до меня отголоскам взрослых разговоров, по каким-то мимолетным, однако врезавшимся в память наблюдениям. Помню, ночью в одной из соседних квартир был обыск, а наутро к нам заходил околоточный. Во время обыска я спал, а в прихожую, где происходил разговор с полицейским, меня не пустили, тем не менее через неделю я был твердо убежден, что обыск был у нас и я собственными глазами видел, как городовой с Малой Бронной рылся в мамином комоде и трогал папины ноты и карандаши, которые не смел трогать никто.
С тех пор прошли десятилетия, через мое сознание прошли десятки образов полицейских, созданных большими писателями предреволюционной эпохи Чеховым, Буниным, Горьким, Куприным. И когда я перечитываю то место в бунинском романе, где Алексей Арсеньев идет по улице "сзади широкоплечего, плотного полицейского пристава, не спуская глаз с его толстой спины в шинели, с икр в блестящих, крепко выпуклых голенищах", в моей памяти вспыхивают полувековой давности впечатления, делающие для меня бунинское описание почти физически ощутимым. Образ городового на перекрестке навсегда остался жить во мне как символ тупой нерассуждающей силы, и всякий раз, когда он всплывает из глубин моего сознания, для меня это сигнал о том, что в воздухе пахнет насилием.
* * *
За всю свою жизнь я всего два или три раза присутствовал при богослужении. И то в последние годы. Притом за границей.
Слушал хор мальчиков в церкви Св. Фомы в Лейпциге. Посидел четверть часа на литургии в соборе Парижской богоматери.
Но лейпцигский хор я слышал и раньше - в Большом зале Московской консерватории. И в церковь шел как на концерт. А знаменитый собор оказался до такой степени заполнен туристами из всех стран мира, что среди них совсем потерялись прихожане, и само богослужение выглядело театрализованной музейной экспозицией.
И когда я пытаюсь разобраться в причинах того внутреннего сопротивления, которое я ощущаю на пороге всякой церкви, все равно какой христианской, иудейской или магометанской, я в конце концов добираюсь до истоков в воспоминаниях раннего детства.
Дело в том, что в возрасте четырех примерно лет я довольно долго несколько месяцев - верил в бога.
Веру свою я получил не от предков. Мои родители были люди неверующие, состояли в гражданском браке, и мое появление на свет не было ознаменовано никакими религиозными обрядами. И отец и мать работали - пришлось нанимать домработницу, по-тогдашнему - прислугу. Случилось так, что одна из них оказалась религиозной фанатичкой. Она-то и задалась целью спасти мою душу, пока я еще не закоснел окончательно в грехе и неверии.