Вечная жизнь Смерти

Впервые оказавшись в доме Фрейса, любопытная АА спрашивала обо всем. Дом был похож на музей культуры аборигенов. Повсюду лежали картины, нарисованные на камнях и коре, музыкальные инструменты из дощечек и деревянных трубочек, травяные юбки, бумеранги, копья и многое другое. АА больше всего заинтересовали горшочки с красками из белой глины и красной и желтой охры. Она знала, зачем нужны эти краски. АА сунула палец в горшочек и разрисовала себе лицо, а потом принялась танцевать, имитируя где-то виденные движения и испуская леденящие кровь вопли.

— Наши сволочные соседки подохли бы от страха, — объяснила она.

Фрейс рассмеялся и покачал головой, затем рассказал, что АА скопировала танец не австралийских аборигенов, а новозеландских маори. Непосвященные их порой путали; но австралийцы были мирным народом, а маори — свирепыми воинами. Вот только танцевала АА не совсем правильно и не смогла передать подлинный дух танца маори.

Фрейс раскрасил себе лицо — получилась впечатляющая маска — и снял рубашку, под которой обнаружилась мускулистая черная грудь, плохо вяжущаяся с его пожилым возрастом. Он взял стоящее в углу тайаха[30] и начал танцевать настоящий военный хака[31].

Чэн Синь и АА стояли завороженные. Добрый и мудрый Фрейс исчез, а на его месте возник ужасающий, подавляющий своей мощью демон. Казалось, всё его тело пропитано невероятной силой. От каждого выкрика, от каждого удара ноги звенели оконные стекла, а обе подруги вздрагивали. Больше всего поражали широко раскрытые глаза Фрейса — они источали смертельный холод и жгучую ярость, мощь тайфунов и раскаты грома в Океании. В могучем взоре читался рев, от которого дрожала земля: «Не смей бежать! Я тебя убью! Я тебя съем!»

Фрейс закончил хака и снова стал добрым и дружелюбным, как всегда.

— Для воина маори самое главное — твердо смотреть в глаза противнику. Первым делом он побеждает врага взглядом и только потом убивает своим тайаха.

Фрейс подошел к Чэн Синь:

— Дочка, ты не выдержала взора противника, отвела глаза. — Он легонько потрепал ее по плечу. — Но твоей вины здесь нет. Ты и в самом деле ни в чем не виновата.

* * *

На следующий день Чэн Синь сделала нечто такое, чему сама удивилась. Она пошла проведать Уэйда.

Уэйд заколачивал окна барака древесно-стружечными плитами, чтобы превратить жилую постройку в склад. Один из его рукавов пустовал. В эту эпоху ничего не стоило поставить протез, не отличающийся от настоящей руки, но по какой-то причине Уэйд не стал этого делать.

Двое других заключенных, явно из Общей Эры, присвистнули, завидев Чэн Синь, но как только сообразили, к кому та пришла, умолкли и, понурившись, вернулись к работе.

Чэн Синь подошла к Уэйду и немного удивилась, заметив, что тот, приговоренный к строгому режиму, выглядит лучше, чем когда они виделись в последний раз: чисто выбрит и аккуратно причесан. Заключенные в эту эпоху больше не носили униформу. Белая рубашка Уэйда была здесь самой чистой, даже чище, чем рубашки охранников. Во рту он держал несколько гвоздей. Левой рукой он доставал их по одному и заколачивал в ДСП точными и сильными ударами молотка. Уэйд бросил взгляд на Чэн Синь и продолжил работу всё с тем же безразличным выражением лица.

Чэн Синь сразу же поняла, что он не сдался. Амбиции, идеалы, вероломство и многое другое, ей не известное, что таится у него в душе, — он не расстался ни с чем.

Чэн Синь протянула Уэйду руку. Он опять взглянул на посетительницу, отложил молоток, выплюнул гвозди и пересыпал ей в ладонь. Чэн Синь стала подавать их, один за другим, а Уэйд забивал, пока гвозди не кончились.

— Убирайся отсюда! — бросил он. Подцепил новую горсть гвоздей из ящика, но не отдал их Чэн Синь и не сунул в рот, а разложил на полу, возле ног.

— Я… я просто… — растерялась Чэн Синь.

— Я говорю — уезжай из Австралии, — едва шевеля губами, прошептал Уэйд. Он не отрывал взгляда от плит; даже с небольшого расстояния казалось, что он поглощен работой. — Торопись, пока переселение не закончилось!

И снова, как часто бывало триста лет назад, Уэйд сумел ошеломить Чэн Синь всего лишь одной фразой. Он словно швырял ей запутанный клубок, который предстояло распутать нить за нитью, прежде чем удастся добраться до скрытого внутри сложного смысла. Но на этот раз от слов Уэйда ее бросило в дрожь; ей не хватало мужества даже приступить к разгадке этого ребуса.

— Уходи, — Уэйд не дал ей даже шанса задать вопрос. Затем повернулся к ней, и на его лице возникла та самая специфическая улыбочка, похожая на трещину во льду. — А теперь я говорю: пошла вон из этого дома!

На обратном пути в Уорбертон Чэн Синь видела плотные ряды бараков, протянувшиеся до самого горизонта, и толпы людей, деловито копошащихся в узких проулках между ними. Внезапно ей показалось, что она смотрит на всё это откуда-то извне, и на что бы она ни обратила взор, везде была одна и та же картина: кишащий людской муравейник. Ее охватил безымянный ужас, яркие лучи австралийского солнца показались такими же ледяными, как струи дождя зимой.

* * *