Вечник. Исповедь на перевале духа

Какая тут открылась очам невероятная красота! В мареве сизого туманца колыхалась поднебесная колыбель. Высоченные лиственницы зелеными стрелами пронзали синий свод. Кудрявились бескрайние берега черники. И стояли торжественно скалы с острыми гребнями, как будто им кто-то приказывал стеречь это предвечное горное царство Валахии.

Пес хорошо брал след. Послышалось ржание. Наша кобыла неотлучно паслась при чужом табуне. Я подкрался с веревкой. Привязал к ее шее.

«Гов!» - раздался крик позади. На меня с барткой - топориком бежал волох в косматой гуне-накидке. Я поднял герлыгу - она предотвратила удар в лоб. Пока нападчик замахивался барткой во второй раз, я ловко огрел его герлыгой по плечу. Разъяренный чабан переменил руку и рубанул наотмашь. Моя узловатая герлыга переломилась, как лучина. Ждать было нечего, я вскочил на лошадь, ударил постолами под бока. Последнее, что я уловил краем глаза, - силуэт топорика за спиной, а еще - прыжок собаки, хватающей зубами волоха за карк-загривок. И я упал в беспамятстве.

Очнулся я на третий день. Горячий обруч сжимал голову. В ушах сухо потрескивало, перед глазами мельтешили желтые мухи. Я лежал на возу под явором, а сбоку сидел с книгой почтенный Джеордже. За стеклышками очков заискрились серые глаза. Протянул мне кружку теплой жентицы — молочной сыворотки с горькой зеленой сечкой. Щелкнул перед носом пальцами и спросил:

«Кто ты?»

«Сам не знаю».

«Это хорошо. Выходит, ты при уме. Потому что лишь глупый думает, что знает, кто он еси».

Овчары-чабаны рассказали мне, что пес выгнал кобылу на нашу сторону и подал голос. Они услышали и выбежали навстречу. Я лежал на лошади пластом с разможженным затылком. Еще хорошо, что достал по голове обушком, потому что если бы лезвием, то уж давно бы меня снесли на носилках в долину. Почтенный Джеордже тогда приказал зарезать ягненка и перевязал мне голову и плечи внутренней стороной шкурки. Положили меня под открытым небом, подальше от овечьего смрада и трезвона колокольчиков.

На травяных настойках я помалу выживал, выходил из помрачения сознания, однако не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Скорбно хмурил чело аптекарь, когда поднимал мою руку и ронял, точно трость. Однажды в знойный день вынесли меня на доске из тени и раздели донага. Подошел пан Джеордже с зеркальцем, направил солнечный лучик мне на тело. Вскоре я сцепил зубы от палящей боли. А он все водил и водил зеркальцем, находя такие места, где жгло невыносимо. Аж запах жженой кожи было слышно.

«Терпи, - шептал он. - Кто вынослив, тот спасен. А ну-ка угадай, по-каковски я это сказал».

Я не знал.

«По-цыгански, - смеялся он. - Никто столько не терпит за свою жизнь, как ціган. Мы ищем свою долю, а он улепетывает от недоли. Всю жизнь в бегах. Госпожа смерть и не знает, где его настичь. Кто в дороге, тот не умирает, парнище».

Умирать я не хотел. Сколько еще дорог пролегало передо мной. Ежедневно в полдень «прожаривали» мое тело. Солнечные иголки впивались в тело - и все же разбудили мои конечности. Сначала ноги, затем и руки. Ямог уже взять кувшин молока, ковылять с посошком. Настал день, когда почтенный Джеордже подсадил меня на спасенную мной кобылицу и мы отправились под темные обороги - навесы елей.

Если долго шлифовать осколок стекла, то получишь окуляр, сквозь который лучше увидишь мир. Так и себя надо шлифовать. Извне - водой, воздухом, солнцем и зелом, выросшим на земле. Изнутри - спокойствием, доброй волей, полезным и радостным трудом. Шлифуй себя - и будешь чистым и твердым, как стекло. И небесные лучи, преломившись сквозь тебя, осияют и нагреют других.

А колесо моего существования в Черном лесу вращалось дальше. Только с приблуды я все больше становился здесь хозяином. Я властно и упрямо продвигался вглубь, оставляя после себя Via Combusta - выжженную дорогу. Этот латинский термин вынырнул из памяти, когда я обозревал полосы гари. Выходило почти как на огороде бабы Марты - прополотые грядки леса. Менялся окружающий обозримый ландшафт, лес начал дышать полной, очищенной грудью. Выжигание сухостоя и трухляка сослужило еще одну добрую службу - уничтожила гнилую пошесть, подкармливала пеплом молодняк. На этом месте разрасталась роскошная изумрудная папороть, ягодные кусты.

Мигающие огни, пробиваясь сквозь просеки, подсвечивали вечернее время моего непродолжительного отдыха. То был тяжкий и изнурительный труд. За день я набирал полную грудь сажи, от сырости ломило кости, от огненных столбов мерцало в глазах. Я вынужден был как- то спасаться.