Вечно с тобой (СИ)

Моментами боль была настолько ослепляющей, что ему было на всё плевать. Он забывал о том, кто такой, что здесь делает, где живёт. Уже не важно было, видит ли кто, как он ползает, корчится на полу, словно жирный червяк, вытащенный на свет из влажной земли. А всё равно кого-то умолял — бога или дьявола? — чтобы прекратил эту пытку, унял его страдания.

Он приходил в себя — и его вновь тошнило, от вони, от отвращения к себе, от слабости. Он не мог подняться, пошевелить даже пальцем. Кости ломило беспощадно; выворачивался похлеще акробатов — без всякой тренировки. Хоть сейчас беги в цирк тешить народ трюками. Форт хохотал до упаду, а потом хрипел, снова плакал. В его реальности всё было иначе; чувства подменяли друг друга со скоростью света.

Бросало в холодный пот. Он стучал зубами, обнимал себя за плечи; слабые пальцы не могли ухватиться за собственное тело, сползали, безжизненными обрубками падали на пол, смеялись оттуда. И снова галлюцинации наводняли его мозг: такие живые, такие настоящие! Он ругался, когда мог, а если слова не шли, мысленно поносил всё на свете. Себя — в первую очередь. А потом пугался, что освобождения может не настать никогда и тогда истово молился, рыдал, как ребёнок, божился, что заплатит любую цену, только бы всё прекратилось.

И опять нарастала злоба, только не на ком было её сорвать. В голове извергался вулкан, раскалённая лава бежала по лицу, обжигая глаза, искусанные губы, стекая по подбородку. Голова едва не лопалась. Язык распухал. И снова ломота, с которой невозможно бороться.

Ему отчаянно хотелось умереть, но не было сил встать, чтобы исполнить своё желание. А если чудом удавалось встать, мысли разлетались, трескались, ломались — ничего не оставалось. Зачем он вставал? И он валился на пол, моля о забытьи, о перерыве. Но сознание всегда оставалось при нём. Новая реальность не желала его отпускать; она хватала его в свои когти, словно изголодавшийся коршун, крутила его, вертела, швыряла оземь, хохотала до упаду, презрительно кривилась, наблюдая за его страданиями. О, как он её ненавидел! И как молился подарить ему забвение.

— На секунду. Пожалуйста. Одно мгновение, — шептал он то ли вслух, то ли про себя.

Реальность усмехалась, безжалостно ударяя его раскалённым прутом. По животу, по спине, по груди — и разом, через всё тело. Она хватала его кишечник, доставала из распоротого живота и кусала, вгрызала зубы в его бледную, измученную плоть.

Реальность иногда уплывала, оставляя его в темноте, одного со своим свихнувшимся мозгом. Он задавался вопросом, существует ли. Человек ли он ещё? Он казался себе комком сплошной боли. Жалким, полураздавленным насекомым. Когда-то давным давно он отрывал мухам лапки — чувствовали ли они себя так же? Омерзительно.

Желудок сдавливало от голода, но если он что-то ел, его тут же неудержимо рвало. Даже если нечем было рвать, позывы оставались. Он был окончательно разбит. А если боль ненадолго уходила прочь, он полз из комнаты, куда — сам не знал. Полз от своего позора. Полз к новому испытанию.

Случалось, рядом оказывался кто-то — кто-то очень тёплый, родной, кто-то, кто гладил его по голове, расчёсывал волосы, протирал горящий лоб и всё тело мокрой тряпкой. Иногда он отталкивал этого сумасшедшего, что жалел его. Ему было холодно, знобило! Он кричал, угрожал, а потом плакал и просил вернуться к нему, если спаситель куда-то уходил. Глаза не видели, осязание отказывало. И только в проблески от боли он понимал, что рядом была Лекси. Она улыбалась ему сквозь слёзы, уверяла, что всё будет прекрасно, надо только чуть-чуть потерпеть. А он орал на неё, желал ей такой же боли, чтобы она поняла, каково ему терпеть её даже секунду. Он выгонял её, из последних сил толкал так, что она едва не падала. Но, стоило ей оставить его, как он звал её, умолял прийти снова, быть рядом. Она обнимала его, голубила, словно мать родного сына, а он хватался за её спину, едва не рвал её волосы — не хотел её отпускать, не собирался.

Но боль приходила снова. Его добрый ангел не помогал ему. Добрый ангел оставлял его, и он проклинал его в который раз, втайне надеясь, что он — этот ангел, его Лекси — поможет ему. Реальность — его, особенная, — снова прибирала его к рукам, надменно кривя губы. Как, он думал сбежать от неё? Дурак. Безмозглый придурок. Грёбаный оптимист. Он смеялся, пока приступ новой боли не заставлял его безнадёжно хватать ртом воздух.

В этом безумии он жил постоянно. Случалось, что он чувствовал себя прежним. Мог встать, мог даже идти, хватаясь за стену, спотыкаясь и путаясь в своих ногах. И он так гордился собой! Дошёл из комнаты до толчка — самостоятельно! Всего один раз упав! И душа наполнялась таким восторгом, такой уверенностью, что он способен бороться. Как же больно было разочароваться потом, вновь корёжась на полу.