Вечно в пути (Тени пустыни - 2)

Наверно, Зуфар заплакал бы, если бы смог... Горло ему перехватило и в уголках глаз защипало, но слез не было. Пустыня и солнце иссушили его тело. Караванная тропа Серахс - Хаурбе издревле называется дорогой Аримана. Это самая плохая тропа на всем пространстве Маври Хазара, страны туркмен, лежащей между Хазарским, или Каспийским, морем и Аму-Дарьей. О персидском злом духе Аримане давно позабыли на берегах Аму-Дарьи, но в Пальварте, неподалеку от переправы Хаурбе, живут потомки арабов, завоевателей, которые горячий ветер Каракумов называют и до сих пор Дыханием Аримана, а Аму-Дарью по-старинному - Оксусом. Так и говорят: "Вода жизни из Оксуса зальет огненное горло Аримана". Об Аримане и Оксусе слышал от своей бабушки и Зуфар. И сейчас, радуясь, что живым выбрался из Каракумов, он сказал вслух: "Из пламенной глотки Аримана..." Ему хотелось плакать от радости, когда с вершины бархана он вдруг увидел дерево внизу, у его подошвы... Настоящее дерево, правда с искореженным стволом, искривленными ветвями, но с ярко-зелеными, живыми листочками. Первое дерево за сорокадневный путь по пескам. Не надо смеяться над людьми, которые плачут и смеются, увидев в пустыне первое деревце...

Зуфар стоял на гребне тридцатиметрового бархана и смотрел с него на зеленое дерево, на расстилающуюся прямо перед ними невообразимо яркую и чистую зелень пальвартских полей и садов, на широчайшую гладь мутной Аму-Дарьи. Прохладная струя речного ветра проскальзывала временами сквозь сухой зной песков. Сколько воды! Только человек пустыни так ценит, так понимает воду. В тесных оазисах люди задыхаются без воды. Доля поливной воды - "бир су" - в пустыне измеряется днем по тени от воткнутой в землю жерди, а ночью по движению звезд. В иных местах зажигают жгут из крученого хлопка, засунутый в щели глинобитного дувала. Сгорает жгут, и кончается "бир су"...

Джаббар ибн-Салман не понял, что говорил Зуфар об Аримане. Откуда дикарь пастух знает об Аримане?..

Араб без движения лежал на песке внизу, когда до него донесся возглас: "Вода! Вода!" Эти слова подстегнули его, и он вполз на бархан и тоже увидел воды Аму и зелень деревьев. Он смотрел перед собой воспаленным взглядом. Серыми высохшими губами шептал: "Мираж... Все мираж..."

Но и сады Пальварта, и воды Аму-Дарьи ничуть не походили на мираж. Опыт Зуфара, его знание пустыни спасли Ибн-Салмана от гибели в песках Каракумов. Он знал это, но не желал признать. Полжизни он провел в пустыне, но смотрел на пустыню как на врага. Зуфар знал, что пустыня для человека - мать, суровая, порой жестокая, но родная, кормящая мать. Она поит его водой своих соленых колодцев, она согревает его огнем костров из сухой колючки, она кормит его мясом овец, она одевает его в верблюжью шерсть. Тысячи и тысячи людей живут в пустыне, и не знают другой жизни, и радуются, что живут в пустыне. Истый сын пустыни не заблудится в барханах, не падет духом, не побоится зноя, не умрет от жажды... Ибн-Салман не был сыном пустыни. К такому убеждению пришел Зуфар. Ибн-Салман имел крепкие мышцы, непреклонную волю. Но для него пустыня была не матерью, а врагом.

Если бы не Зуфар, он не дошел бы до Аму-Дарьи, он погиб бы от жажды. Если бы не Зуфар, он умер бы безропотно по ту сторону последнего бархана, у его подножия, в ста шагах от первого дерева Пальвартского оазиса и первого протекающего тут арыка с мутной, но такой живой водой Аму-Дарьи... Если бы Зуфар тогда не закричал на вершине бархана "Вода! Вода!", Джаббар так и остался бы лежать на раскаленном песке, намотав поводья на руку вырывавшегося благородного своего, но вконец измученного коня. Так бы он и лежал и смотрел на крутой песчаный подъем и не знал бы, что за этой горой песка течет море воды, море жизни. Умер бы он, погиб бы его конь, который настолько обессилел, что не мог сдвинуть с места своего полумертвого хозяина, сколько ни тянул повод... Но какова воля жизни у человека! Едва до ушей Джаббара донесся с верхушки бархана слабый вопль "Вода!", он, шатаясь, встал и поплелся вверх.

Зуфар уже напился и отдыхал на зеленой траве у арыка, когда спустился с бархана Джаббар и, погрузив лицо в воду, с жадностью начал пить. Он пил... пил... пил... Конь тоже пил, шумно втягивая в себя воду. Они пили. Ибн-Салман пил еще и еще... Он не видел внимательных черных глаз, смотревших на них.

Зуфар давно уже их заметил. Заметил он и то, что они принадлежат курносой десятилетней девочке, с любопытством следившей за тем, как они спускались с бархана к арыку.

В остреньких глазах девочки любопытство сменялось тревогой, тревога интересом. Не каждый день детям оазиса приходится видеть незнакомцев, явившихся нежданно-негаданно из самых недр пустыни. Девочка пряталась за глиняным дувалом и, видимо, чувствовала себя не очень уверенно. Ежеминутно она оглядывалась на стоявшую поодаль юрту.

Пугливая девочка так забавно таращила глазенки, что Зуфар невольно ей подмигнул. Девочка испугалась. Голова ее исчезла за краем дувала, и кусочки глины посыпались на землю.