Вечное невозвращение

— Не знаю. Может быть, это по случаю моего приезда. Давай скорей встанем и пойдем в лес.

— В лесу еще сыро. Без сапог сразу ноги промочим.

— А у тебя нет сапог?

— Нет, у меня только валенки.

Я выхожу во двор и отправляюсь на кухню готовить завтрак. Эльвира еще долго не решается вылезти из-под теплого одеяла в ледяную, остывшую за ночь комнату. Потом мы с ней осматриваем участок, которым она остается очень довольна, особенно тем, что соседи только с одной стороны, слева, а справа начинается лес.

— Кто твои соседи?

— Старуха с сыном, он, по-моему, идиот. Иногда приезжает внук на «БМВ», очень крутой с виду парень, наверное бандит. Да вот и он.

К забору с той стороны подходит парень в джинсах и футболке. Правая рука висит на бинте, обмотанном вокруг шеи.

— Здорово, сосед! — кричит парень.

— Здорово. Что с рукой? — спрашиваю я.

— Да ерунда, милицейская пуля, — смеется он.

— Попал в засаду?

— Точно. Пришлось садами, огородами уходить к Буденному, к Котовскому…

Я знакомлю его с Эльвирой.

— А вы давно приехали? — спрашивает Костя.

— Нет, вчера вечером.

Костя с интересом, даже с некоторой наглостью рассматривает Элю. Сразу видно, что она произвела на него впечатление. Мне это не нравится и одновременно наполняет гордостью.

— И долго пробудете?

— Не знаем. А что?

— Да так, хотел вам одно любопытное явление показать в здешнем лесу. Вы ведь историк?

Я думаю целую секунду.

— В общем да.

— Может быть, это будет как раз по вашей специальности.

— А что будет-то?

— То, что увидим. Если увидим. А словами передать сложно. Да, может быть, и не было ничего, только померещилось. До вечера!

Он уходит, а мы возвращаемся в дом пить чай. Эльвира кажется необычно тихой и просветленной.

— Я так давно не выбиралась из города. Наверное, уже года два. Скажи, а что в вашем лесу может быть такого необычного? Мне этот милый бандит показался взволнованным.

— У нас же здесь немцы были. Некоторые до сих по лесу бегают. Видно, Костя наткнулся на шалаш какого-нибудь одичавшего ефрейтора или фельдфебеля.

— Я тоже хочу увидеть фельдфебеля. Жаль только, что у вас тут фельдмаршалы не водятся.

— Раньше водились, но их всех выловили еще в сороковых.

— Может, хоть один остался?

Эльвира садится на кровать, кутается в одеяло и вдруг начинает рассказывать о своем покойном муже. Он был художником, последние два года почти не бывал дома, постоянно ездил за город на этюды и рисовал одно и то же: заснеженное поле и голые деревья. Когда бы он ни ездил — летом или зимой — на этюдах было все то же. Он говорил, что ищет прафеномен живописи, некий первоцвет, особое сочетание белого и черного и, если он когда-нибудь сможет его выразить на полотне, он совершит переворот в живописи. По-моему, тогда он, говорит Эля, уже сошел с ума, хотя для творческого человека это, видимо, не патология, а норма. Но постоянно общаться с ним стало невыносимо. Она сочувствовала его поискам, даже верила в его правоту, но все неизбежно шло к разводу.

— Я до сих пор никому не рассказывала об этом. Просто некому было. Некому исповедаться. Потому что я виновата, не нашла в себе сил его поддержать.

— Как странно. Я думаю, что твой муж был прав в своих поисках. Еще совсем недавно, когда я болел, мне мерещилось, что мир действительно в основе своей черно-белый, а все цвета и краски — иллюзия. Я даже видел во всем окружающем эту черно-белую жуть.

— Теперь не видишь?

— Вместе с тобой опять начали появляться и другие цвета: красный, коричневый и желтый.

— Почему именно эти?

— В моем детстве в вафельный стакан мороженщик клал три таких шарика.

— У тебя было счастливое детство.

— Конечно. Правда, я только сейчас начал это понимать. В пожилом возрасте воспоминания о детстве перестают быть воспоминаниями. Они становятся почти реальными событиями, я вновь их переживаю так, как переживал тогда, пожалуй, даже сильнее, потому что моя душа стала тоньше за эти годы.

— И что ты чаще всего вспоминаешь?

— Колодец. Здесь, на краю деревни, когда-то был высохший колодец. Он казался нам бездонно-глубоким, и мы мечтали когда-нибудь достичь дна. Несколько раз опускались туда на веревке то с факелом, то с фонариком, но дна так и не достигли. Я, как сейчас, вижу большие гранитные булыжники, вмурованные в бетон, мокрые, осклизлые, поросшие белесым мхом. Мы тогда верили, что этот колодец уходит в середину земли. Я часто спускаюсь в него во сне, и последние годы вся моя жизнь представляется погружением в колодец. Может быть, колодец — это мое бессознательное, глубины памяти, где я должен отыскать, вспомнить что-то самое важное.

— Покажешь мне этот колодец времени?

— Как странно ты его назвала.

— Ну да, времени. Ты же по нему спускаешься в свое прошлое.

— По-моему, его давно засыпали.

Я сажусь к ней на кровать. Она укутывает меня своим одеялом, и мы сидим так до сумерек, молча глядя, как гаснет день за окном, слушая, как стихают все шумы и воцаряется густая, плотная тишина.

Когда совсем темнеет, в стекло стучат:

— Соседи! Это Константин. Идете на экскурсию?