Вечное невозвращение

Сэм шел по улице, и его по-прежнему не оставляло волшебное чувство, пришедшее к нему утром, — чувство легкости, силы и какой-то небывалой одухотворенности. Он не шел, а почти летел по улице, огибая многочисленных прохожих и никого не касаясь. Он снова стал думать о своем проекте, снова дошел мысленно до этого проклятого узла, который никак не хотел развязываться и уже год тормозил все дело, и вдруг охнул. Решение пришло неожиданно, оно было таким простым и красивым, что у Сэма закружилась голова. Когда он очнулся, то увидел себя сидящим на ступеньках у входа в церковь. Кончилась служба, из храма выходили люди. Сэму вдруг стало грустно оттого, что самое трудное позади, что работа в принципе уже окончена, остались лишь пустяковые доводки. Он вдруг вспомнил свою мать, умершую два года назад, и остро пожалел, что она не дожила до его победы и не сможет порадоваться вместе с ним. Эта мысль несколько отравила его радость, ему даже показалось, что и радости особой нет, не должно быть, если нет матери. И он вспомнил, что еще совсем недавно видел ее во сне, и она жаловалась на сердце.

Он поднял глаза, увидел старика, сидевшего невдалеке. Тот просил милостыню. Что-то показалось знакомым в его лице. Он вгляделся и с удивлением узнал своего бывшего учителя гимназии. Это так поразило Сэма, что он присел рядом со стариком.

— Извините, сэр, что вы здесь делаете?

Старик недоуменно посмотрел на него.

— Вы же профессор Кестлер из городской гимназии!

— Бывший профессор. Если вы хотите мне помочь, то дайте денег, если нет — оставьте в покое, — старик, конечно, не узнал его.

— Сколько же вам дать?

— Сколько хотите.

— Но я могу дать много, у вас не будет больше причин здесь сидеть.

— Я скоро умру, а умирать надо в бедности. Сижу я здесь потому, что не вижу другого, более осмысленного занятия. Все остальное суета. А я даю возможность людям проявить доброту: они мне подадут, а потом у них целый день будет хорошее настроение.

— Интересное оправдание нищенства.

— Я не оправдываюсь. Вы думаете — я чем-то хуже вас? Смысл ведь не в том, чтобы что-то делать или что-то знать. Когда Одиссей умер и предстал перед богами, его спросили, какую жизнь он выбрал бы, если бы снова вернулся на землю. Он ответил, что стал бы нищим на паперти. Помогите встать, мне пора в церковь.

Сэм взял его за руку и помог встать. Что-то испугало старика, он заглянул в глаза Сэму и спросил взволнованно:

— Ты кто?

— Я ваш ученик, Самуэль Гарнер. Вы математику преподавали в последних классах.

Старик долго молчал, не отрывая глаза от лица Сэма, потом выдавил из себя, словно ему было трудно говорить:

— Нет, ты не Самуэль Гарнер. — И, повернувшись, пошел по лестнице к дверям.

Сэм стоял в сильной растерянности. Ему показалось, что вместе со старым профессором из его жизни необратимо уходит что-то очень важное. Он хотел крикнуть, остановить его, но так и не решился. Да и что он скажет, если профессор остановится?

Старик вошел в церковь, сел в углу и долго оставался неподвижным, глядя перед собой. Потом вдруг почувствовал, как чья-то рука легла ему на плечо. Он вздрогнул и, обернувшись, увидел отца Николая.

— Я напугал вас?

— Я не слышал шагов и решил, что уже пора.

— Что пора?

— Умирать.

— Когда же вы ляжете наконец в больницу, Гарри? Вы так окончательно себя угробите.

— Уже поздно. Сегодня за мной приходили, когда я сидел на паперти и оставили мне черную метку.

— Какую еще метку, где она?

— Она у меня в сердце, я ее чувствую.

— Так говорить грех. И отчаиваться — еще больший грех. Вы сами это знаете.

— Я не отчаиваюсь. Я спокоен и готов.

— Вы поражаете меня безнадежной уверенностью. Все дело в психике, которую вы настраиваете на худшее. Постарайтесь переломить себя.

— Мне незачем стараться. Я умираю не от болезни, болезнь — это вторичное. Я долго и много работал, написал несколько книг, но понял только одно: этот мир устроен очень странно. Люди в массе глупы и неразвиты, они не хотят ничего о себе знать, и в то же время каждый здесь живет так, как будто хранит в себе тайну своего предназначения. Но эту тайну они знать не хотят, как если бы разум был им в тягость.

— Люди живут верой, а разум перед ней жалок!

— Разум жалок? Это вы мне говорите? Вера тоже порождение разума, только очень странное порождение. Вера нужна для того, чтобы заглушить печаль разума. Я умираю от печали, отец.

— Это болезнь путает ваше сознание. Бог вас простит.

Старик сидел до первых сумерек, потом вышел через боковые двери и углубился в парк. Парк этот давно слился с лесом и почти ничем от него не отличался. Монахи местного монастыря долго боролись, пилили дикие деревья, ухаживали за породистыми грабами и каштанами, но лес брал свое, и люди отступились.