Вечное (СИ)

Ночи, когда мне спокойно спалось без Холина, случались либо до моего с ним близкого знакомства, либо когда Холин нагло пролазил в мой сон. К тому же работа в разное время суток дурным образом сказалась на внутренних часах. “Спать” сбежал, а вот жажда злобной деятельности, наоборот, обуяла. И где она валандалась, когда мне нужно было максимально высказать свое “фи” гнусному подставщику? Мчаться в отделение, чтобы отобрать честно заслуженную лопату у стажера в перьях было бы нечестно, и я устроила глобальные постирушки, потому что заклинание очистки это одно, а постирушки – другое.

– И какая шельма! – мысленно и не только возмутилась я, шлепнув по отвыкшему от работы стиральному ящику и добавила энергетического пинка по батарее накопителя.

Столько лет Арен-Тана на дух не переносил, а тут прямо спелись. Да так ладно выводят, как скрипки в одном оркестре… Впрочем, светен скорее дирижировать станет, чем сам за себя играть. А если бы и стал… Я залипла на окошко с таймером. Воображение уже рисовало сцену “Концерт для скрипки с оркестром” и рассаживало за пюпитрами статистов со знакомыми лицами…

Дом передернулся. Копать опять скреб где-то по косяку. А еще открытая дверь в кабинет ныла. Туда тянуло сквозняком и…

И-и-и…

Край подвернувшегося ковра попал под ногу. Он тихого “глядь” светсферы вспыхнули ярче, в зеве камина блеснуло, будто кто-то просыпал туда горсть разноцветных стекляшек. По нервам, как по ненастроенным струнам смычком, дернуло, и картинки наложились одна на другую – бывший кабинет отца, выглядел точно так же, как кабинет матери в Леве-мар.

Серые обои с розоватым рисунком, массивный стол и те же шкафы. Камин, облицованный темным камнем с зеленой искрой, решетка – хаотичное сплетение стилизованных колючих ветвей барбариса. Даже ягодки есть. Окно аркой. Стального цвета шторы. Письменные приборы на столе расставлены так же. Ковер на полу, светлый, чуть вытерт в центре, и там, где я стою…

…Синее растеклось по бежевому.

– Образина косолапая, теперь пятно будет!– сказала девочка и посмотрела на меня. Упрямо сжатые губы, стрелки ресниц и карие с золотом глаза… Нет, синие, темно-синие…

– Сколько раз говорить, чтобы ты не болтала с тенями,– эхом давно отзвучавших слов отозвалась я за свою мать и за себя, ведь я теперь тоже мать, и это у меня странный, даже по меркам темных, ребенок, который почти не говорит, но слышит незримое и видит несуществующее, носит тысячу мелочей в рюкзаке и оставляет их в разных местах, прячется за аритмичной музыкой от звуков снаружи, чтобы… Чтобы слышать те, что внутри или заглушить?

– Из-за тебя все,– проворчал ребенок, пряча под тенью ресниц золотисто-карие… темно-синие глаза.

Из-за меня?.. Возможно. Все?.. Спорно, но часть – да. Потому что однажды я пошла поперек дороги и выбрала не того Холина, не отпустила его за грань, осталась целой, примирилась с чудовищем внутри себя, верила в свою тьму и свой свет и звала, ведь больше никто не верил и не звал, чтобы потом они верили и звали, когда каменные лезвия росли сквозь меня, а я считала до десяти и…

И-иди-и…

…Те, кто желал обрести будущее, стали светом, отдав за право войти свое прошлое, а взамен получили голос, чтобы звучать даже там, где света недостаточно. Те, кто желал власти и крови, стали тьмой, отдав за право войти свое тепло, а взамен получили власть над кровью, но и она стала властвовать над ними. Те, кто сомневался, шли дольше прочих. Свет опалил их снаружи, а тьма выжгла изнутри, они изменили себе и изменились. Стали тенью, что всегда скользит по краю…

Тихо-тихо меж теней,

Вслед за флейтою моей…

По краю, по острому… В кровь. Алое рассыпается, как бусины с оборванной нитки, которой давно уже нет, но там, где она касалась кожи – тянет. Одна бусина замирает. Красная сфера на расчерченном поле, пробитая трещиной насквозь, и от того похожая на хищный зрачок. Отбрасывает тени. Жемчужную, янтарную и две опаловых. Они не рядом, но если поднести – начинают вибрировать, и бездна отзывается, смотрит мириадами глаз с зеркальных срезов…

Арка окна придвинулась, серые шторы распались пылью, легли дорогой за грань, стекло подернулось рябью и застыло, зеркально отразив комнату с камином и ковром, на котором девочка раскладывала разноцветные бусины-стекляшки.

Из зеркала на меня смотрела женщина с такими же синими, как у моей Дары, глазами и стоящей за ее спиной тенью с огненной кромкой на перьях-лезвиях острых крыльев. Темные волосы были распущены, и белая просторная рубашка-хламида опускалась до самых пяток. Висящие в воздухе языки огня, складываясь в бесконечно перетекающие друг в друга символы, окружали ее вращающимся кольцом, рождая звук, который не слышно. Тишина пела. Скрытые в широких полупрозрачных рукавах запястья были плотно обвязаны тонкими нитями из звездного света. У меня такие же.