Вечное солнце. Русская социальная утопия и научная фантастика второй половины XIX — начала XX века

«Ни у одного из русских писателей я не встречал, не чувствовал такого гармонического сочетания любви к Земле и знания о ней, как вижу и чувствую это у Вас».

Светлое озеро

Как живые, шевелятся в лесу тростники. Шуршит ими ручей, прячется между соснами, таится в сером ольшанике, зелёной змеёй перебегает дорогу.

— Зачем мы по верам едем? По кладам бы, — говорит мой спутник.

Он ещё верит немного в тайны Ивановой ночи. Не раз уходил он около полуночи в лес подальше от деревни, чтобы петухов не было слышно. Кладов не находил, но слышал раз, как деревья между собою разговаривали.

— Вот, — говорит он мне, — и сейчас ручей бормочет, а поди знай что. И сороки болтают про нас, что — не разгадать. А в Иванову ночь всё известно. Напрасно по верам едем, — продолжает, — по кладам лучше: тут в лесах были такие разбойники, что свистом птицу на лету останавливали.

От Уреня до Ветлуги леса непрерывные. Отбегают в сторону только около деревень, да и то недалеко. Меня слегка упрекает совесть за какой-то не свой, неведомый грех против Ивановой ночи.

По ту сторону Ветлуги, ближе к Волге, — поля. Ручьи тут уже не таятся, кивают мокрыми острыми тростниками, змеятся по полю вдали, будто движется войско с зелёными ружьями.

Рожь цветёт. Блестит где-то на старом кресте венчик божьей матери. На камнях у дороги отдыхают паломники града невидимого.

— Нет, — говорю я спутнику, — и по верам ехать хорошо.

— Какие веры, — соглашается он, приглядываясь к странникам в войлочных цилиндрах, с книгами в руках, к странницам в чёрных платках, с котомками.

По лесным тропинкам Уренского края вышли они сюда, в поле, на свет, угрюмые. Те, которые в очках и с тяжёлыми книгами, озираются недоверчиво.

Я с ними не стесняюсь: останавливаю, заговариваю, разглядываю огромные книги. У одного «Никон Чёрной горы» весом полтора пуда, у другого «Маргарит», — больше аршина длиной, у третьего Кириллова книга, Ефрема Сирина, книга «О вере» — всё большая тяжесть. Но ничего: сотни вёрст несут, надеются «буквой» победить противника на Светлом озере под июньскую ночь.

Подумаешь: так это странно, будто сказка, и порадуешься, что живёшь в такой стране, где ещё верят в невидимый град и в чудесную силу славянских букв. Хочется посадить к себе в повозку кого-нибудь из них и пытать, и пытать…

Но никто не садится. Великий грех приехать на лошади к святому месту. ‹…›

Не очень скоро находим свободную избу у старой благочестивой вдовицы Татьянушки. Похожа она на тёмный лик византийской иконы, протёртой деревянным маслом. Шепчет тихохонько, сторожко, но ласково:

— Хорошо у меня, — ни шума, ни крика, ни греха.

Берёт вещи, приговаривает: «Господи, Исусе Христе, у меня хорошо, не хващение»[40]. Ставит самовар, подаёт умываться, ступит шаг и всё своё: Обрадованная Мария, Исусе Христе, не хващение.

— Хочешь, яичко сварю?

— Не надо.

— А то сварю.

— Не надо.

— Как знаешь, с дороги поесть хорошо, я сварю. Яйца хорошие, не хващение, родимый, не хващение.

Веселится самовар на белой скатерти, тикают деревянные часы. Старушка пьёт из большой чашки, похожей на перевёрнутый абажур от лампы. Заводим речь о граде невидимом, о старине.

Я люблю рассказы старых людей: у них в далеком пережитом иногда ровно и спокойно тикает маятник: так было — так будет. Отдохнуть хорошо.

И вдруг растворяется дверь. Входит урядник.

Пришёл представиться. Садится, пьёт чай, курит, деликатно сплёвывает, гасит папироску между пальцами, дышит, будто коптит.

Боюсь я этих сельских губернаторов. Какой бы ни был строй на Руси, я всегда их буду бояться. Завожу беседу натянутую:

— У вас, говорят, тут город…

— Точно так, ваше благородие, Китеж.

— Место чудесное, — помогает беседе Татьянушка. — Не хващение, родные. Мир соберётся, попы съедутся, сцепятся, спорят.

— Кадильницу разводят, — не одобряет урядник.

— Миру облако соберётся, — занимает хозяйка, — сойдутся всякие веры: есть, что в бога не верят, есть, которые воскресенье в середу почитают.

— Серый народ, ваше благородие, — вставляет опять урядник, — самый серый, не прочищенный. ‹…› И под большим секретом сообщает: на всякий случай казаки заготовлены.

Чего-то ждёт сельский губернатор, мнётся, не решается что-то сказать: уходит нерадостный. Татьянушка закрывает дверь, крадётся ко мне, указывает пальцем на губы, шепчет на самое ухо:

— Думал сорвать. Он у нас со-баш-ный. Есть ли ответ-то у тебя? Есть. Ну, слава богу, хорошо, как есть. С ответом ты везде прост. Он у нас со-баш-ный. Пёс! ‹…›

Опять я думаю об этом дивном озере Светлом Яре, где поклонялись раньше богу весны Яриле с венками из этих цветов, а теперь тут же спорят о вере. ‹…›