Вечное возвращение. Книга 2

В небе, как золото червонное, смеялось пьяное солнце и все ближе и ближе подбиралось к земле и шевелило золотыми раскаленными иглами ее боярские парчевые наряды в логах.

3.

Изба у Кастория Барана на краю села, словно село подпирает, чтобы с горы не скатилось, ушла по пояс в землю по самые окна. Груз большой, нивесть какой, приняла избушка, втопталась в земельку по пояс, уперлась корявыми руками-подпорками, нахлобучила шапку мужицкую мономашку-крышу соломенную на серые глаза-оконца. А за околицей солнце, как мужик в пестрорядной рубахе в колеснице с бубенцами со смехом раскатывается.

На дворе прогалы черные, а с крыши закапали серебро – капельки: руп… руп… полтинник… руп…

А под стрехой воробьи: Чир-вик… Чир-вик… Чир…р… Веснянка идет…

В хатке душно, семь едоков. Деду Амосу невтерпеж духота зимняя, избяная. Прокисла она овчинами, да кислой великопостной капустой…

Восемь десятков, как восемь галок, мелькнуло и улетело. И не воротишь больше.

А как веснянка улыбку свою покажет, так деда на завалинку тянет…

Сядет дед Амос на заваленку седой, борода длинная-длинная, клином в колени ушла… Волосы на голове лохматые, пожелтели от времени… Глаза щурятся от золота, в небе раскаленного.

Сидит, кряхтит дед. Ой, дед ли? Сидит, кряхтит древлянин, седой, мшистый.

Древлянин с городища… С киевского, с древлянского, с забытого-забытого бревенчатого городища… Вот что…

Изба лапами-подпорками облапила деда и щурится со стариком в небо.

А в небе Ярила огненный в колесницах золотых раскатывает. Раскатывает, будоражит, кружит головы, зажигает кровь…

Яр-хмель бродит в жилах…

Бродит, бунтует кровь, туманит молодые головы…

Блуждает весна солнцем… Целует весна солнцем…

А дед кряхтит на завалинке:

– Ох-хо-хо… Веснянка идет… Веснянка…

И гладит дед широкой ладошкой лысую, как слоновая кость, голову:

– Ох-хо-хо… Веснянка идет…

Маринка высокая, грудастая, сильная баба – жена Кастория – говорила мужу:

– Гляди, Касторка, весна идет… Кабы не прозевать. Мужики за шест взялись. Сходи к Комару. Попроси десятинцу покосцу в «Кувшинках». Сходи, мой добрый…

Касторий жил с бабой ладно. Оба, как пчелы, над землицей гудели, сосали с нее жизнь. Ребят здоровых четверню народили, хлебом ядреным от них пахнет. Работники скоро будут… А земли мало… Нахлобучил Касторий шапку – мужицкую мономашку и надумал к Комару сходить.

Дед на печи, как мальчишка задрал ноги, уперся ими в потолок и напутствие Касторию на дорогу кинул:

– Ты смотри, Касторий, перво-наперво выпроси в «Кувшинках» десятинцу с того самого, где кочки драл, потому без покоса зарез. Сдохнешь.

4.

Касторий шел дорогами, а дороги ручьями вспененными, неугомонными распевали…

Над прогалами почерневшими трепыхал-замирал жаворонок…

Солнце за ниточку золотую его подбрасывало, поддергивало.

На душе у Кастория смеялась радость.

Земля в прогалах, как конь вспененный, потела-дымилась испариной и ждала беременности.

По полям ходили мужики с шестами: землю делили.

А именьица в логах, хутора богатые совсем надели черный креп траурный и грачи на березах, как соборные певчие на поминках, горлопанили…

Горбули – большое село на горе. Под горой озеро. Налево взмахни – верст на пятнадцать оно ушло. Направо – взметни, – двадцать наберешь. На макушке горы церковь куполами зеленит, а на колокольне вороны с галками, как монашки, подворье открыли…

Улица по горбу горы протянулась веселая, нарядная.

А поперек ней – дом, дом большой, высокий с белыми колоннами. За домом сад большой. Дом – помещичий. Сельцо Горбули было когда-то помещичье. Да помещики все пораспродавали, оставили себе одно именьице десятин в триста… А по Рождестве Яшка Вавилов выжил последнего помещика из старого дворянского гнезда и вселил в белый помещичий дом волостной ревком…

В волостном ревкоме отделы разместил. Каких только отделов не было! Земельный, военный, продовольственный, народного образования, посевком и другие какие-то… Мужику голова от них кружилась. А все надо, потому вся власть на местах. И мужику самому надо дело ладить. Не все барину с портфелями ходить, – пусть походит и мужик.

Старый Архип головой качал:

– Дивно это, сколько в волости портфелей завелось, а надо, все надо…

Касторий Баран долго блуждал по барским палатам пока нашел волземотдел.

Комар сидел в отдельном кабинете за старинным бюро и начальствовал. Касторий Баран прямо к бюро, – так и так, товарищ Комар… Земельки бы мне надо… Семь едоков, – земли три десятины…

Комар шмыгнул по бюро мышиными глазами, выдрал со старой волостной книги лист чистый и спрашивает:

– Тебе где, Касторка, земли?.. И сколько ты запашешь?..

– Мне бы много не надо… Мне бы «Кувшинку»…

– Ту, которую ты корчевал?..

– Ту самую…

– Сколь?..

– Десятинку бы одну…

– Изволь…

Комар наклонился над столом, обмакнул скрипучее перо, высунул язык и вывел крупными каракулями на вырванном из книги листике: