Вечное возвращение. Книга 2

Вышли Амос и Касторка на Кувшинку кудрявую. На клеверах, на травах, на цветах алмазы ночные блестят. Много их. Пройдет мужик, черные борозды останутся. Посконные штаны мокнут от росы…

Стал Амос впереди, скинул на траву шапку, повернулся на восток и истово три раза перекрестился.

Касторка за отцом повторил.

Взмахнул старик косой, зашумела трава. Брызнули алмазы.

И пошла, и пошла…

Амос впереди, Касторий сзади.

Золото утреннее на косах блестит. Устанет Амос – остановится, поднимет горсть мокрых трав, оботрет косу и радостно закряхтит:

– Ох-хо-хо… не трава, а медведь… медведь… не сдавай, Касторка.

Стар старик, а за косой, как бригадный генерал…

… С горы от сараев по межам, как хищные птицы, летят двое: Страшный и сын Артем.

Заря на косах смеется.

Касторка испугался:

– Ой, с косами бегут!..

– А… а… ироды… косить вышли… А… а…

– Бей, Артем!., бей!..

Разбежался Страшный, борода веером хорохорится, косовье наперевес, словно штык в атаку идет. Видит Амос – дело табак, в бега пустился. Бросил косу и Касторке:

– Бросай, бежим, чорт с ними!..

Касторка прыгнул босой по луговине, да опоздал, нагнал его Артем и взмахнул над ним белой косой… Хватился Касторий за плечо и повалился в душистую скошенную траву.

Страшный насел на него и давил:

– Будешь косить, сукин сын, добро чужое… будешь, а?..

Рыжая борода сердито тряслась, в глазах волк глядел. Сильнее наседал он на грудь Барана, ломая грудную клетку:

– Будешь, а?..

Мягкая луговая земля, как перина, тянула к себе примятого Барана. Он задыхался и стонал:

– Пустит…е н…е… бу…д…у…

– Не будешь, теперече не будешь?.. Во!..

– ай…яй…

Метался в удушьи Баран…

Над горами, над лесами всходило солнце. Плакала кудрявая Кувшинка росами ночными…

Ночными, алмазными…

А в кудряшках запутанных блестели яркие рубины – мужичья кровь…

И по горке над глухим озером бежал старый Амос. Бежал и размахивал, как вспугнутый, загнанный журавль, крыльями-руками и кричал:

– Ратуйте… народ, ратуйте… сына убили..

– …и…л…и… – далеко, далеко за буграми, за перелесками, отзванивали утренние певучие дали.

Александр Воронений

Революционная романтика усомнившегося

Из книги «Заметки читателя»

Среди советских писателей 20–30 годов прошлого столетия, любивших при каждом удобном случае напоминать о своем революционном прошлом или участии в битвах гражданской войны, у Александра Воронского были для подобных «лирических отступлений» особые основания: он знавал самого Ленина. И, сокрушаясь о положении профессиональных революционеров в эпоху между двумя революциями: «… было очень трудное. Нас окружали трусы, предатели, осевшие мещане… Наши кружки казались жалкими…», он словно лишь оттягивает минуту торжества, исподволь подводит к откровению: «Но недаром же где-то в швейцарском городке человек со щурким и веселым взглядом, вместе с небольшим кругом своих сподвижников, никогда не усомняется в нашей победе. «Там» наш ум, наша воля, наша власть. Сидя в комнате с Марией Ильиничной Ульяновой, я соприкасался в этой, нашей властью. Не признанная, не установленная никакими учреждениями, она была для нас непреложна».