...Вечности заложник

— Уехать — думаете ли вы об этом — я этому не верю — вы этого не намеревались сделать...

Побыв на балу не более получаса, мы направились к выходу: барон танцевал мазурку с госпожою Пушкиной. Как счастливы они казались в ту минуту!»

Оговорюсь, это единственное свидетельство ухаживания Дантеса в феврале 1836 года, все остальные написаны позднее. Однако в сумме своей они характеризуют поведение Дантеса в течение последнего года достаточно ярко.

«Вскоре Дантес, забывая всякую деликатность благоразумного человека, нарушая все светские приличия, обнаружил в глазах у всего общества проявления восхищения, совершенно недопустимые по отношению к замужней женщине, — записала Дарья Федоровна Фикельмон в своем дневнике 29 января 1837 года. — Казалось при этом, что она бледнеет и трепещет под его взглядом, но было очевидно, что она совершенно потеряла способность обуздать этого человека и он был решителен в намерении довести все до крайности!»

«Он (Дантес. — С. Л.) не переставал волочиться за своею свояченицей, он откинул даже всякую осторожность, и казалось иногда, что он насмехается над ревностью не примирившегося с ним мужа. На балах он танцевал и любезничал с Натальей Николаевной, за ужином пил за ее здоровье, — словом, довел до того, что все снова стали говорить про его любовь». (Н. М. Смирнов).

«Ну что, — обратился Пушкин к Россету, — вы были в гостиной: он уже там, возле моей жены?» (П. И. Бартенев со слов А. О. Россета).

«Разговор наш продолжался долго <...> Я заговорил о жене его [Пушкина]: „Дорогой мой, это кривляка“» (В. А. Соллогуб о разговоре с Дантесом).

Чрезвычайно ценно свидетельство Софьи Карамзиной в письме к Андрею от 8 июля 1836 года.

В кругу Карамзиных еще не появилась после родов Наталья Николаевна; Пушкины не бывают ни в Царском Селе, ни в Красном Селе, нет их на традиционном петергофском празднике июля, о котором подробнейшим образом сообщает Софи. Карамзина перечисляет всех, с кем ей пришлось встретиться, поболтать, даже затянуть к себе домой выпить чаю. Дантеса она встречает дважды, очень ему рада. Наталья Николаевна в это же время живет на Каменном острове на даче.

Прочитаем запись Софьи Карамзиной, — этот отрывок в книге «Пушкин в письмах Карамзиных» был переведен не совсем удачно. Приведу его в переводе А. Л. Андрес:

«Потом мы все вместе отправились выпить чаю, — чашек и стульев с грехом пополам хватило только для половины, — и в одиннадцать вечера отправились в путь. Я шла под руку с Дантесом, который меня очень развлекал своими дурачествами, своей веселостью и даже приступами чувств, которые также весьма смешны (по-прежнему к прекрасной Натали)»:

Через два с половиной месяца, 18/30 октября 1836 года, С. Н. Карамзина отметит в своих письмах не менее любопытное: «Мы вернулись к нашему городскому образу жизни, возобновились наши вечера, на которых с первого же дня заняли свои привычные места Натали Пушкина и Дантес...»

А вот еще один не до конца оцененный документ — письмо от 14/26 марта 1887 года, написанное бароном Густавом Фризенгофом, мужем Александры Николаевны, с ее слов и посланное А. П. Араповой. «Он (Дантес. — С. Л.) оказывал внимание исключительно Вашей матери, пожирал ее глазами, даже когда он с ней не говорил; это было ухаживание более афишированное, чем это принято обыкновенно».

Это до ноября 1836 года. Дальше Фризенгоф записывает слова Александры Николаевны о поведении Дантеса после свадьбы:

«Дом (Пушкиных. — С. Л.) оставался закрытым для Геккерна и после брака, и жена его также не появлялась здесь... Но они встречались в свете, и там Геккерн продолжал демонстративно восхищаться своей невесткой, он мало говорил с ней, но находился постоянно вблизи, почти не сводя с нее глаз. Это была настоящая бравада, и я лично думаю, что этим Геккерн намерен был засвидетельствовать, что он женился не потому, что боялся драться, и что, если его поведение не нравилось Пушкину, он готов был принять все последствия этого».

Как все противоречиво! С одной стороны, боязнь даже намека в письме на подлинное имя, ответственность за честь любимой, замужней женщины, благоразумие и глубокая тайна, с другой — разнузданность, наглость, кривляние, ухарство, этакие развеселые остроты для потехи общества еще в июле 1836 года «по-прежнему к прекрасной Натали».

Конечно, полярные факты были замечены исследователями. Н. А. Раевский в книге «Портреты заговорили» так объяснял письма к Геккерну: «Дантесу только казалось, что он осторожен, в то время как в свете говорят о его влюбленности». Раевский полностью согласен с Цявловским, что «виновность Натали после публикации двух писем Дантеса доказана бесспорно».