«Я лежала в первые дни после нашего приезда, — записала она в дневнике 23 октября, — все приходили в мою комнату. Было уже несколько молодых людей, приходивших утром, а мы всего неделя как здесь... Лили Толстой[34]
рассказывал, что госпожа Соловово[35] спросила его: «Ну как, устраивается ли свадьба Вашей кузины?» Лили изумленно спросил: «С кем?» — «С Геккерном». Вот мысль, никогда не приходившая мне в голову, так как я чувствовала бы себя несчастнейшим существом, если бы должна была выйти за него замуж. Он меня забавляет, вот и все. Она говорит: «Но теперь поздно, он был бы в отчаянии, если бы ему отказали». Я знаю, что это не так, так как я ему ничуть не подхожу. <...> И maman узнала через Тр[убецкого], что его отвергла госпожа Пушкина. Может, потому он и хочет жениться. С досады! Я поблагодарю его, если он осмелится мне это предложить».Трубецкой всюду. Он добывает, а то и создает новости, понимая, что именно такого рода коммеражи особенно интересны Александре Федоровне. Пушкин и его жена — мишени Трубецкого; незащищенность поэта веселит и притягивает князя и его друзей.
Запись Марии Барятинской — документ удивительный! — сделана за неделю до получения анонимного письма.
23 ноября, через месяц, императрица написала Бобринской:
«Со вчерашнего дня для меня все стало ясно с женитьбой Дантеса, но это секрет».
Известно, что царь принимал Пушкина 23 ноября после четырех часов пополудни. Императрица говорит о дне вчерашнем, то есть о 22 ноября.
Не стану повторять хода рассуждений некоторых исследователей, они считают, что записка императрицы — отклик на разговор Жуковского с государем. Правда, в камер-фурьерском журнале об этой встрече ничего не записано, но комментаторы допускают, что разговор мог быть неофициальным, в кулуарах.
Не следует буквально принимать уверения Александры Федоровны в том, что ей «со вчерашнего дня ясно...». Речь идет скорее всего об очередном слухе, о новой сплетне, идущей или от самого Дантеса, или от его ближайших друзей, и в первую очередь — от Александра Трубецкого.
Именно в эти дни высший свет наводнен такого рода слухами и сплетнями.
Записка императрицы от 23 ноября будто бы получает свое естественное продолжение в подробном письме Бобринской к мужу, написанном 25 ноября:
«Никогда еще, с тех пор как стоит свет, не подымалось такого шума, от которого содрогается воздух во всех петербургских гостиных. Геккерн-Дантес женится! Вот событие, которое поглощает всех и будоражит стоустную молву... Если ты будешь меня расспрашивать, я тебе отвечу, что ничем другим я вот уже целую неделю не занимаюсь, и чем больше мне рассказывают об этой непостижимой истории, тем меньше я что-либо в ней понимаю. Это какая-то тайна любви, героического самопожертвования, это Жюль Жанен, это Бальзак, это Виктор Гюго... Это возвышенно и смехотворно».
«Возвышенно» — это Дантес с его «героическим самопожертвованием».
«Смехотворно»?..
29 декабря Софья Карамзина пишет брату о «непрестанной комедии», за которой они с интересом и удовольствием наблюдают:
«Пушкин продолжает вести себя самым глупым и нелепым образом; он становится похож на тигра и скрежещет зубами всякий раз, когда заговаривают на эту тему...»
И чуть ниже: «Ах, смею тебя уверить, это было ужасно смешно».
Месяцем раньше почти теми же словами пишет Бобринская:
«В свете встречают мужа, который усмехается, скрежеща зубами».
А 22 января фрейлина Мердер записывает о Пушкине в своем дневнике: «Какое чудовище!»
Крайне интересна осведомленность Бобринской по поводу анонимных писем:
«Анонимные письма самого гнусного характера обрушились на Пушкина. Все остальное — месть, которую можно лишь сравнить со сценой, когда каменщик замуровывает стену».
Это из того же письма от 25 ноября.
Н. Б. Востокова, публикатор письма, предполагает, что Бобринская получает сведения от Жуковского.
Однако нельзя забывать, что Бобринская — кузина Трубецкого; она постоянно встречается и с ним, и с его друзьями, и с императрицей.
16 февраля 1837 года, в тот самый день, когда Вяземский пишет трагическое письмо Мусиной-Пушкиной о вине «красного» и «красных», Софья Бобринская пишет в Одессу своей кузине:
«Говорят о танцевальных утрах, о вечерних катаниях с гор. Масленица заглушила шумом своих бубенчиков ужасный отголосок смерти нашего Пушкина. Я сообщила сестре (родная сестра С. Бобринской тоже жила в Одессе. —
Не до конца оценен еще один поздний документ — воспоминания Фаллу, прибывшего в Петербург летом 1836 года.
Приятельница Нессельроде Свечина рекомендовала Фаллу ультрафешенебельному Петербургу. Этого было достаточно, чтобы принять иностранца с предельной расположенностью и гостеприимством. Фаллу посещал все главные петербургские салоны, из которых особо выделил салон С. А. Бобринской.