Вечные хлопоты. Книга первая

— Господь с тобой! Кто же родным сыном клянется? Бога побойся, доченька!

— Что мне ваш бог. Мне правда... Слышите, мне правда нужна!

— Ну... — Галина Ивановна закрыла глаза и мысленно перекрестилась. — Клянусь...

Татьяна попятилась к двери, загораживаясь, точно защищалась, руками.

— Клянусь... — шепотом повторила свекровь.

— Чужая я вам, чужая! — ища опоры и не находя, выкрикнула Татьяна. — Миша ведь муж мне, а вы!.. — Она вслепую тыкалась вокруг себя, потом бросилась на кровать, где спала дочка. — Уйду я, уйду... Мы с ней уйдем...

Галина Ивановна поняла, что не шутит невестка — какие уж тут шутки, — а возьмет и уйдет, что тогда будет? Ей сделалось страшно, почти так же страшно, как в день, когда принесли похоронную.

— Вот скоро уже отец придет, — сказала упавшим голосом, — он все и расскажет...

— Что расскажет?..

От тяжких мыслей, которые роились в голове, и молитв, которые повторяла Галина Ивановна, все путалось, мешалось. Со своим-то горем не успела примириться... Не выдержала она, упала на грудь невесткину и зарыдала громко, приговаривая и захлебываясь словами:

— Мишенька, сыночек мой дорогой! И на кого же ты нас, сиротинок, оставил!..

* * *

Антипов, придя домой, застал жену и невестку, в обнимку спящих на кровати. Слезы и горе сморили их, обессилили. А внучка лежала рядом и, словно понимая что-то, сосредоточенно смотрела в потолок.

Обо всем догадался он и не стал будить женщин. Кое-как перепеленал внучку, вынес на улицу. Там устроился на лавочке возле крыльца. Его обступили соседи: не бывало, чтобы сам — сам! — Антипов с ребенком гулять вышел. Не случилось ли уж чего-нибудь?

— Головкой-то, Захар Михалыч, на левую руку надо положить, — посоветовала соседка.

Он попробовал, не получилось.

— Неудобно так, — сказал виновато.

И засмущался своему неумению.

— Где там, мужик и есть мужик.

Женщины заулыбались, чувствуя свое превосходство, и полезли заглядывать под одеяльце. Галина Ивановна не очень-то разрешает это, бережет внучку от дурного глаза.

— Какая хорошенькая!

— Ну прямо куколка!.. — хвалили женщины.

Может, кто-то при этом и покривил душой, польстил Антипову, а скорее — нет, потому что внучка его была первым ребенком, родившимся в поселке за время войны. Первым и пока единственным. Ей предстояло жить в будущем, а значит, наступит оно — мирное, счастливое будущее. Не для того же рождаются дети, чтобы жить в страданиях и горе.

Антипов около часа пробыл на улице, покуда внучка не расплакалась.

Жена с невесткой, когда он вернулся в комнату, накрывали стол к обеду. Обе молчали, как будто ничего не случилось, и это было ни на что не похоже, их согласное молчание, а потому злило Захара Михалыча.

— Кормить пора, — строго сказал он, осторожно опуская внучку на кровать. — Хнычет.

— Рановато еще, — откликнулась Татьяна, но взяла дочку и достала грудь.

— Клавдия где? — отворачиваясь, спросил Антипов. Так просто спросил. Не играть же и ему вместе с женщинами в молчанку.

— На работе, где же ей быть, — ответила жена. — С дежурства не приходила.

— Дежурит до семи, а теперь почти девять!

— Мало ли что, — пряча заплаканное лицо, сказала Галина Ивановна. — Не сама себе хозяйка.

— Я смотрю, вы все тут хозяева... — В нем кипело раздражение, и он искал повода, чтобы выплеснуть его.

— Не надо громко, — спокойно сказала Татьяна. — Клава после дежурства собиралась пойти в кино. Новую картину привезли в клуб.

— Нашли время по кино шляться! Может, в театр захотите или в цирк?!

Он никак не мог взять себя в руки, успокоиться, хотя и понимал, что шумит напрасно.

— Пусть сходит, — сказала жена. Поддержка Татьяны прибавила ей смелости. — Молодая, что ей наши заботы, отец. Вся жизнь впереди, хватит и на ее долю забот...

— Ладно рассуждать, обедать давайте. — Он присел к столу, чувствуя, что успокаивается.

— Сейчас принесу, — поднялась Татьяна, укладывая дочку. Та лежала спокойно и все смотрела в потолок, только губами причмокивала.

— Я сама! — вскинулась Галина Ивановна испуганно. Боязно ей было оставаться наедине с мужем.

Но Татьяна уже вышла, и тогда Антипов, сурово посмотрев на жену, высказался:

— Что, тесно языку, за зубами не помещается?! Прикусила бы лучше, чем болтать!

Однако в голосе его, угадала Галина Ивановна, не слышалось гнева или озлобленности. Пронесло, значит,

— Да разве ж это я, отец! Я ничего, она сама догадалась. Давно, говорит, догадалась, а тоже молчала.

— Как это сама догадалась? — не поверил он.

— Кто ее знает! Сердцем.

— Ты мне брось про сердце талдычить.

— Уходить собралась, если не скажу правду. Напугалась я, отец, до смерти. Дома-то никого, а она, сам ведь знаешь, девка с характером. Что задумает...

— И шла бы себе, — сказал Антипов. Но неуверенно сказал, сомневаясь. — Далеко не уйдет.

— Пожалеть ее надо...

— Всех надо.

— Любит она Мишу. Ох как любит, отец!

— Ты, называется, пожалела. — Он покачал головой, усмехнулся. — На жалости нынче далеко не уедешь, мать. Такие дела... Мы жалели, скрывали, а она, говоришь, все равно догадывалась. Выходит, бесполезная была наша с тобой жалость. Постой, постой, она же письма Михаилу пишет!..