Вечные хлопоты. Книга первая

— Иван Матвеевич, а вы ничего не помните? — спросила Татьяна.

— Я-то?.. Что-нибудь, может, и помню, только не точно.

— Рассказали бы!

— Я не умею, дочка. Тут нужно талант особенный иметь, чтоб рассказывать или в лицах изображать. Троха-то, он получше иного артиста будет, где там!..

— Все равно, Иван Матвеевич, миленький!.. Ну хоть немножко, пожалуйста!..

— Ай, девка! — покачивая головой, сказал Матвеев, улыбаясь. — Ты кого угодно уговоришь. Ладно уж, так и быть расскажу тебе нескладухи, знаешь?

— Нет, — Татьяна пожала плечами.

— Слушай.

Я сегодня не в наряде,
Завтра лучше снаряжусь:
Горшки на ноги обую,
Простоквашей обольюсь.

Сапоги мои с карманом,

А жилетка с каблукам,
Что-то мельница не мелет —
Видно, холодно рукам.

Нравится? — спросил Матвеев.

Татьяна захохотала:

— Еще!

— Хорошего помаленьку, горького не до слез.

— Миленький, родной...

— Ну что с тобой сделаешь! — Он постучал костылями по мерзлой земле. Заметно было, что доволен. —

Вы послушайте, девчата,
Нескладину спою вам:
Сидит заяц на заборе,
Опоясавши дровням.

Сидит заяц на березе

При калошах, при часах.
Я спросила: — Сколько время?
— Не женатый, холостой.

Ну, будет, — сказал Матвеев, отирая с лица пот. — А ты смотри, смотри, дочка, и людей слушай. Красота, она повсюду, сумей только увидеть ее и услышать...

Пожилой санитар, сопровождавший Татьяну на прогулках, укоризненно буркнул:

— Мудришь ты, Матвеев, все. Чего же тут хорошего в твоей тарабарщине? Глупость одна.

— Перво-наперво, это не тарабарщина и не глупость, — обиделся он. — Народное это слово, потому не может быть некрасивым. И не мое это вовсе...

— Это же для веселья придумано, — встряла Татьяна. — Неужели вы не понимаете?.. Фольклор. Раньше ведь не было ни кино, ни радио, люди были неграмотные, вот и придумывали. Да еще как смешно и красиво!..

— А хоть бы и смешно, хоть бы и красиво, — не унимался санитар. — Что из того?.. Пользы никакой. Поле, к примеру, взять. Оно красивое, ежели на нем хлеб растет, а не цветочки там разные. Людям завсегда польза от всего нужна.

— От красоты своя польза, — встрепенулся Матвеев. — Иной раз, может, от нее побольше пользы, чем от куска хлеба. Нет, не хлебом единым... Красиво — вот тебе и польза, а как же!

— Это что же получается? — сказал санитар удивленно. — Непонятно мне что-то.

— Красота, она человека добрее делает, душу греет. Сам прикинь: отчего русский человек добрый, не скупой?.. Потому, я тебе скажу, что как народился, так и окунулся в красоту...

— Бесполезна, Матвеев, твоя красота, — возразил санитар. — Злым нужно быть, а не добреньким. Вон сколько крови пролито, а ты мне про доброту талдычишь!..

— И будь злым, когда в том надобность есть. Кто тебе не велит? А без надобности зачем же?.. Волк и тот без нужды никого не трогает. А мы с тобой — люди!

— И люди похуже волков бывают.

— Бывают, никто не спорит, — согласился Матвеев. — Иначе не проливалась бы человеческая кровь...

Татьяна слушала перепалку, и отчего-то ей жаль было санитара. «Как же он живет, — думала она, — если не понимает и не принимает красивого, а во всем одну пользу ищет?..» И хотелось, чтобы Иван Матвеевич объяснил все, доказал...

Где-то в парке одинокий, тоскующий голос пел под аккомпанемент гармони:

Бьется в тесной печурке огонь...

— Дубровин, — прислушиваясь, сказал Матвеев.

— Вот тебе тоже добрый, артист, душа-человек! — подхватил санитар со злостью. — А жена, однако, письмо прислала, чтобы не ехал к ней, не возвращался. Не нужен больше!..

— Почему? — спросила Татьяна, настораживаясь. Она приподнялась, сколько позволяли силы,

— Мало ли! — сердито сказал Матвеев, взглядом давая понять, чтобы санитар молчал. — Не бери в голову, дочка. У тебя своих забот и хлопот хватает.

— А что не брать?! — выкрикнул санитар, резко толкая коляску. — Инвалид он, слепой. Совсем слепой. В танке ему глаза выжгло, вот и не нужен бабе своей!

— Дурак! — Матвеев сплюнул, повернулся, едва не упав, поскользнувшись на мерзлой земле, и запрыгал прочь.

— Осерчал... — виновато проговорил санитар. — Разве я хотел его обидеть? Э-эх, язви ее!..

— Хороший он, — тихо сказала Татьяна. — Всем людям добра желает. Поедем и мы, надоело гулять...

— Он-то хороший, — вздохнул санитар. — Он-то желает. Я про других про всяких.

Мне в холодной землянке тепло
От твоей негасимой любви...

Слова песни гулко звенели в морозном тихом воздухе.

— Если можно, быстрее! — попросила Татьяна. А сама думала: «Человек жене не нужен... А кому, кому я нужна такая, изуродованная, искалеченная?.. Родная дочка не узнает, отвернется!..»

Точно отвечая на ее тяжкие раздумья, санитар сказал:

— Я бы таких сволочей своими руками расстреливал! Из пулемета!