Вечные хлопоты. Книга вторая

— Так и запишем. Через двое суток все узлы по двадцать первой позиции должны быть сданы. Иначе голову сниму, ясно?

— Ясно.

— Поехали дальше, товарищи. У кого есть претензии к инструментальному?

Все молчали. Никому не хотелось вылезать с вопросами сейчас, когда директор не в духе. В динамике слышались шорохи, покашливание, шелест бумажек, приглушенные разговоры.

— Антипов, у вас тоже нет претензий ни к кому?

— Есть к кузнечному.

— Слушаю.

— Все то же, Геннадий Федорович, припуски. Ведь половину металла гоним в стружку.

— Соловьев! — позвал директор.

— Антипов там с жиру бесится, — спокойно проговорил Соловьев. — Ему бы вообще поковки без припусков, чтобы они только шлифовали.

— А мне кажется, что ты с жиру бесишься. Давай кончать с этим. Неужели каждый день повторять, что металл мы должны беречь, а не пускать на ветер?!

— Мы не ювелиры, а кузнецы, Геннадий Федорович.

— Хватит разводить демагогию. Иногда полезно и головой поработать.

— В самом деле, Пал Палыч, — вмешался кто-то из начальников цехов. — У тебя всегда и на все тысяча отговорок. Молодой Антипов прав, чего там.

— Заканчиваем, — сказал директор. — К Антипову есть вопрос у главного инженера.

— Здравствуйте, Анатолий Модестович, — проговорил Харитонов мягко. — Мне доложили, что вы хотели меня видеть. Дело срочное или потерпит два-три дня?

— Потерпит.

— Я позвоню вам, всего хорошего.

Снова включился директор.

— Напоминаю, товарищи, что до конца года осталось восемь дней. Учтите, я категорически запретил начальнику ОТК принимать продукцию в счет этого года первого января, запомните это и намотайте на ус. Желаю успешного выполнения плана.

— Геннадий Федорович! — взволнованно позвал Гуревич.

— Что еще?

— Мне только что доложили...

— Короче — оснастка у тебя?

— В общем, да...

— Разговоров нет, если хочешь получить премию. — В динамике щелкнуло, директор отключился.

Тотчас зазвонил телефон.

— Тебе что, больше всех надо? — зарокотал в трубке недовольный бас Соловьева. — Вечно лезешь. Чем недоволен?

— Я по-русски сказал, припусками. Если у вас нет других дел, прошу извинить, некогда.

— Черт с тобой, зайду на днях, потолкуем.

— Милости прошу.

Он положил трубку и вынул из стола заявление Артамоновой. Перечитал еще раз и написал в левом верхнем углу: «Возражаю». Потом вызвал табельщицу и велел пригласить Зинаиду Алексеевну.

Она пришла тотчас, словно ждала, когда ее позовут. На ней было вчерашнее темно-зеленое платье с глухим воротником-стойкой, которое очень выгодно смотрелось на ее ладной, подтянутой фигуре. Несмотря на свои почти сорок лет, она казалась молоденькой девушкой.

— Что-нибудь случилось? — спросила она.

— Я не могу удовлетворить вашу просьбу, — сказал Анатолий Модестович. — Вот, возьмите заявление. Можете обратиться к директору завода, это ваше право.

Она прочла резолюцию и, пожав плечами, тихо сказала:

— Глупо. Вы сами отлично понимаете... — Она закусила губу и скомкала заявление.

— И еще... Прошу извинить меня.

— Не надо! — Голос ее дрогнул, но больше ничем Зинаида Алексеевна не выдала своего волнения. — А заявление... — Она разжала пальцы, бумажный комок упал. — Я напишу новое, и вы подпишите.

— Нет.

— Вы же взрослый человек, не будьте мальчишкой!

— Думайте обо мне что хотите, но отпустить вас я не могу.

— Вы что-то надумали? — встревожилась она.

— Собираюсь повзрослеть.

— Похвальное стремление, только не нужно при этом делать глупостей. Их и без нас достаточно наделано в этом мире.

— Тем более, — сказал он. — Одной глупостью больше, одной меньше, какое это имеет значение? На днях меня примет по нашему делу главный инженер...

— По вашему делу, Анатолий Модестович. По вашему.

— По нашему, — повторил он. — Если случится так, как предполагал Николай Григорьевич, я не стану отказываться. Следовательно, вам нет нужды увольняться.

— Остроумно. Ну, а если никаких предложений не последует? — Она пронзительно смотрела на него, смотрела так, словно хотела убедиться, что перед нею самый ординарный, самый обыкновенный мужик, который не достоин даже мимолетного внимания.

— Тогда... — Он поднял глаза. — Тогда уйду с завода я.

— Вы это придумали в одиночку или вам кто-нибудь помогал? Господи, до чего все пошло, гадко, мерзко! — Она закрыла руками лицо. — Раскисла сентиментальная баба, любви ей захотелось!.. Другая на моем месте утопилась бы или удавилась, а я и этого сделать не могу.

— Успокойтесь, во всем виноват я, — поднимаясь, сказал Анатолий Модестович.

— В чем, в чем вы виноваты?.. Перестаньте играть роль благородного рыцаря, вам не идет.

Кажется, она искала способа оскорбить его или хотя бы разозлить, вызвать в нем озлобление против себя, а он смотрел на нее и любовался ею. В гневе Зинаида Алексеевна была еще красивее...

— Ладно, я потом напишу новое заявление, а пока разрешите мне взять на три дня отгул. У меня накопилось.

— Пожалуйста.

— Спасибо и на этом. Можно идти?

— Зачем вы спрашиваете?

— Видите ли, меня с детства учили хорошим манерам, — проговорила она, поджимая губы. — А вы пока еще мой начальник. Так могу я идти?

— Идите, — устало сказал он и сел.

ГЛАВА IX