Вечные паруса

По обе стороны стола — матовые пятна экранов: большой видеофон, два поменьше — стереопроекторы Центра, а вот этот овальный, ощетинившийся тончайшими гранями рубиновых кристаллов, — для просмотра голографических фильмов.

Проектор, примостившийся на подвижной тумбочке справа от круглого винтового стула, открыт — видимо, Пан перед приходом Карагодского просматривал что-то…

Где же он сам, в конце концов? Что за детские шутки?

Кроме стола, шкафчика для микрофильмов, большого стеллажа с книгами, каких-то электроизмерительных приборов с целым ворохом разнообразных щупов на длинных цветных проводах, неизвестно зачем попавшего сюда портативного электрооргана и двух кресел, одно из которых занимал Карагодский — в каюте ничего больше не было.

Да, еще зеркало. Вернее, не зеркало, а большая, в полстены зеркальная ширма, за которой — это академик знал точно — тоже ничего нет, кроме кровати, платяного шкафа и туалетного столика.

Зеркальную ширму Карагодский заметил не сразу, хотя в его кабинете была такая же — края зеркала были вделаны в пол, потолок и стену, и потому не существовало границы между настоящим и иллюзорным миром. Каюта казалась в два раза больше, а все вещи повторяли себя — здесь и там, в Зазеркалье. И два академика, насупившись, смотрели друг на друга из одинаковых низких кресел.

— Иван Сергеевич, куда вы пропали? Где вы?

"Где вы?" — повторил академик в зеркале.

Глаза устали от непривычного напряжения, и он снял проклятые очки.

Двойник сделал то же самое, и это окончательно взбесила академика:

— Послушайте, Пан, оставьте ваши штучки! Я вам не кролик и не дельфин, чтобы обучать меня глупым играм. Мы с вами говорили о слишком серьезных вещах, чтобы…

Карагодский замолчал, потому что не мог смотреть, как его изображение высокомерно шлепает губами, передразнивая оригинал, а отвернуться от зеркала не было сил.

— Что же вы замолчали, Вениамин Лазаревич? — раздался елейный голосок Пана.

— Где вы?

— Здесь.

Пан вышел из-за зеркальной Ширмы торжествующий и сияющий, словно совершил что-то весьма остроумное и из ряда вон выходящее.

— Простите, Вениамин Лазаревич, этот небольшой розыгрыш, но я иногда своих студентов так "перевоспитываю". Начитаются умных книг, заучат, как попугаи, умные и бесспорные вещи и начинают прятать за авторитетными ссылками леность собственной мысли…

— Я, кажется, не студент. А что касается лености мысли…

— Простите, я, ей-богу, без намеков. Но даже в нашем с вами возрасте иногда не мешает поиграть. Только с реальными предметами, а не абстракциями. А то действительно до этого… до идеализма недалеко. Вот зеркало. Хорошее зеркало, правда?

— Я не совсем понимаю…

— Хорошее зеркало. Двойное. С другой стороны — то же самое, два шкафа, два столика, два Пана. Мы с вами были сейчас в одной комнате, а не видели друг друга. Между нами было зеркало. Вы видели в нем себя, а я — себя. Понимаете?

— Пока ничего не понимаю.

— Мы лезем к черту на рога в поисках "братского разума", а ведь по сути мы ищем самих себя, свои отражения, а не разум. Мы подсознательно берем себя за эталон разумного существа, в качестве допусков — единственную шкалу: "выше-ниже" — и пытаемся что-то найти на этом обманном пути!

— Вы отрицаете возможность контакта с инопланетным разумом?

— Тысячу раз — нет! Но все эти досужие разговоры о высших и низших цивилизациях — как раз и есть чистейший идеализм, потому что шкала "выше ниже" предполагает чисто количественные градации.

— Я с вами согласен, Иван Сергеевич, но вы все-таки не можете не признать, что любая цивилизация — как бы она не отличалась от нашей должна оставить непременные следы разумной и целенаправленной деятельности…

— Совершенно верно. Но разум качественно иной структуры, чем наш, может иметь и качественно иную цель, чем человечество. Человек в своем развитии создает искусственную среду, все время усовершенствует ее — он строит дома, дороги, машины, осваивает атмосферу, гидросферу, космос — и все это путем создания "второй природы", искусственной среды обитания. Ведь естественная среда ставит непреодолимую стену между нашими потребностями и возможностями. Но создание искусственной среды обитания — это лишь один из бессчетного количества возможных вариантов самосохранения жизни и отнюдь не самый удобный, не правда ли?

— Хорошо, я могу предположить существование цивилизации, для которой искусственная среда необязательна. Хотя, по-моему, это чистейший бред. Но допустим. Только ведь даже при таком варианте должна существовать какая-то созидательная работа, какая-то — пусть необычная — форма труда, а труд должен оставлять следы…

— Как вы считаете, в человеческом обществе искусство созидательный труд или нет?

— Что за вопрос? Разумеется.

— Ну, а теперь представьте себе цивилизацию музыкантов и художников…