Вечные поиски

За таким быстрым откликом кое-что крылось. Их деловое товарищество оказалось успешным, и Сервантес писал с радостью и удовлетворением, каких никогда прежде не испытывал. И все-таки, хотя его рука так удачно и твердо лежала на загадочном змие вдохновения, кольца его повести, свиваясь, вырывались на волю. Ему не удавалось удерживать ее. Действие, правдивость речи выходили за пределы смычки его руки и мозга. Собственно, он написал гораздо больше, чем было известно Педро, но не знал, что ему делать с этими отбившимися от его пера главами и абзацами. Они хранились в железном ящике под походной кроватью вместе с памятками о войне.

– Но это же комический роман, – продолжал Педро с настойчивостью, которая делает выдающегося меняльщика великим, а обыкновенного – назойливым. – И да, он комичен, но где роман?

– Старый Рыцарь влюблен в идеалы, – сказал Сервантес. – Вот и роман.

Лицо Педро выразило глубокое недоверие – каким образом такой тонкий нюанс мог оказать заметное влияние на сюжет?

– А вам не кажется, – сказал Педро, – что в вашу историю можно бы ввести женщину, любимую, на чьей груди старый Рыцарь, когда его испытаниям придет конец, мог бы упокоить свою голову?

– Ты забыл прекрасную даму старого Рыцаря, Дульсинею Тобосскую, – сказал Сервантес.

– Она не возлюбленная, – пожаловался Педро, – а мука смертная.

– Такова любовь, – сказал Сервантес, – как ты с готовностью доказал со своей достойной женой по меньшей мере полдюжины раз.

Педро проглотил этот намек на своих дочерей, не моргнув и глазом.

– А нельзя, – продолжал он, – чтобы они поцеловались или там еще что-нибудь любовное?

– Ну, если ты действительно хочешь помочь, – кротко сказал Сервантес, – то, быть может, ты утишишь мою тревогу касательно Дон Кихота, который, хотя живет и дышит во мне, не списан с кого-то, кого я наблюдал бы. Моя работа наиболее удачна, когда в ее основу ложится изучение моих ближних.

Педро соскользнул со стола – его поразила виноватая мысль. Сервантес это заметил, но ничего не сказал: сострадание внушало ему мягкость.

– Но, сказать правду, мужчины, на мой взгляд, проще, – сказал он, вглядываясь в своего друга. – Женщины – творения иного рода, и тут я не считаю себя хоть в какой-то мере знатоком.

И словно, чтобы подчеркнуть это признание, из кухни по дому разнесся смех женщин, в который перешла их перепалка.

– Ну, – сказал Педро, – меня вы уже в свою повесть поместили, вылитое мое подобие, так что люди все время пристают ко мне с вопросом, нет ли у меня брата-близнеца.

– Это, во всяком случае, успех. Но меня беспокоит характер Дон Кихота, ведь он целиком опирается на твою побасенку.

Педро увидел свой шанс.

– А! Вот где вы меня поистине поразили. – Он вдохнул побольше воздуха. – Вы написали такой верный его портрет, ну просто живой и точный во всех тонкостях.

– Живой? То есть как? – спросил Сервантес.

– Настоящий Кихот. Живой, – ответил Педро.

– О чем ты говоришь? – сказал Сервантес.

– Так он же, – поспешно сказал Педро, – сын ваших трудов! Он такое подобие того, который в книге, что второго и водой поливать не надо, до того они похожи!

Наступило молчание.

– Так твоя побасенка в основе моей повести была про живого человека, твоего знакомого? – спросил Сервантес.

Педро кивнул, улыбкой подавляя тревогу и виноватость.

– Не было бы проще прямо сказать мне? – сказал Сервантес.

– Так это бы помешало вашему дару провидения, – сказал Педро. – Зачем налагать на вас проклятие, как на Кассандру? Чистое волшебство! И можно было равно ставить, какое из его чудачеств вы опишете следующим. И вы были, ну, просто как парное молоко от коровы – без задержки и тепленькое.

– А, так ты делал ставки на мое вдохновение? – сказал Сервантес. – Вот чем объясняется твой виноватый вид минуту назад, друг мой. И в чем еще ты можешь сознаться?

– Мне сознаваться не в чем, если не под пыткой, – сказал Педро, – и только в том, что я использовал возможности, когда они мне подвертывались.

– Мой новенький дар провидения подсказывает мне, – сказал Сервантес насмешливо, – что фабрикант этого комического романа, не кто иной, как бессовестный коротышка-меняльщик здешних мест, делал с быстротой и решимостью алчных душ игорные ставки на дальнейшие поступки пока еще не упомянутого, но постоянно незримо присутствующего автора вышеуказанного комического романа.

– Ну, спроси вы меня сразу, объяснил вор судье, вместо того, чтобы сажать в тюрьму, я вам бы сам сказал, что виновен.

– Так о чем спор? – спросил Сервантес.

– А что вы и дальше будете, – сказал Педро, излагая по памяти условия заклада, который заключил со своими приятелями-игроками, – описывать старика, в глаза его не видев, с верностью до последней веснушки.

– Ну и это честно? – сказал Сервантес, уже забавляясь.

– Это доходно и тем уже честно, – сказал Педро, – а так как это предприятие с нашим товариществом никак не связано, я не могу предложить вам никакой доли в прибылях, понимаете?

– Хвалю, – сказал Сервантес, – отсутствие у тебя нравственных принципов и готовность использовать беспомощного товарища для удовлетворения тяги к азартным играм.