Вечные темы

— Мама, — сказала она тихо. — Мама! — повторила она громче. — Мама, мамочка, где ты? — закричала она. — Что со мной, мамочка? Где ты?

Марусина мать, теща Елагина, умерла два года назад, но он и не подумал, что жена зовет свою маму. Ибо первые слова человека на земле и последний вскрик его звучат одинаково.

Маруся села, открыла глаза и посмотрела на свои руки, непонимающим взглядом скользнула по груди, животу, ногам. В глазах стояли страх и растерянность, губы побелели и искривились в крике.

— Что со мной? Кто я? Где я? Мамочка, да что же со мной? Мамочка, разбуди меня! Мне страшно!

— Марусенька, проснись! Да проснись же ты, ради бога, успокойся.

Она взглянула на него и закричала еще громче, вскочила, но слабость превозмогла, и она упала на постель. Закрылась с головой и кричала, не переставая, уже без слов, а потом и без звука, как кричат в страшном сне.

Он вышел из комнаты, закрыл за собой дверь и закурил на кухне. Было утро, но рассеянный солнечный свет не прогонял страха, и непонятное оставалось необъяснимым. Отсюда он слышал стоны и вскрики, она рыдала, призывала на помощь маму, а он не знал, как поступить.

Постучались в дверь. Это была соседка. Любопытство распирало ее, заставляло елозить ногами, как девочку, спешащую к горшку.

— Что у вас делается? — спросила она, просовывая голову с неснятыми бигудями.

— Моя жена умирает, — сказал Елагин и хлопнул дверью по ее бугристому темени.

Шум постепенно затихал, и плач перешел в тихое всхлипывание. Маруся уже не плакала, а скулила, как щенок, потерявший маму. Елагин и сам ничего не понимал, но растерянность и страх женщины заставляли его сохранять хладнокровие.

— Попробуй вспомнить, — сказал он. — Успокойся и вспомни. Тебя зовут Маруся, тебе тридцать шесть лет, а я — твой муж, Виктор Елагин. Мы живем с тобой десять лет, ты больна, ты просто все забыла из-за болезни, но ты вспомнишь, успокоишься и все вспомнишь. Взгляни, вот моя рука, ты знаешь ее.

Он протянул руку и хотел добавить еще, что эта рука ласкала ее тело, что знает она все возвышенности его и впадины, все излучины и тупики, знает и помнит, и не может быть так, чтобы тело все забыло.

Рука осторожно раздвинула одеяло и, медленно скользя по складкам, проникла к коже. Кончики пальцев дотронулись до тела и узнали его. Маруся вздрогнула.

— Нет, — сказала она охрипшим голосом. — Я вас не знаю. Кто вы? Где я? Что со мной стало?

— Маруся… Вспомни.

— Я не Маруся. Я Вера. Вера Загладина. А вас совсем не знаю. Позовите папу и маму. Мне страшно.

Елагин откинул одеяло, прикрывшее лицо. Это было Марусино лицо ее глаза, губы, нос, ее морщинки и седая прядь у виска.

— Ты больна, Маруся, — сказал он, — ты просто больна. Чего ты боишься? Я тебя не обижу. Ведь я твой муж.

— Нет! Я вас не знаю. У меня никогда не было мужа. Это не мои руки, не мой голос, не мое тело. Куда вы спрятали меня? Отдайте сейчас же! Я не хочу жить в этом теле! Оно страшное, старое, омерзительное!

— Неправда, Маруся, оно удивительное. Я так люблю его.

Он погладил ее плечи, она резко отстранилась, покраснела, сверкнула глазами.

— Сердце мое, — выдохнул Елагин, — вспомни.

Она ничего не вспоминала, и для самого Елагина названное имя было чужим. Вера Загладина. Он никогда не слышал о такой женщине. Он знал, что бывают психические расстройства, когда человек присваивает себе чужое имя и чужие мысли, он знал и цеплялся за это, и оставалось только ждать, когда старое имя хоть на время вытеснит новое и все встанет на свое место.

— Позвоните моему папе, — сказала Маруся. — Я вас умоляю, позвоните, он приедет и во всем разберется. Я вас очень прошу, позвоните.

Все это было более чем странным, но Елагин согласился. Он не хотел поддаваться безумию, не хотел подчиняться законам иллюзорного придуманного мира, но в этой просьбе была своя логика, и он набрал названный номер.

Долго никто не брал трубку, потом длинные гудки оборвались, и кто-то задышал на другом конце провода. Елагин извинился и попросил позвать Загладина.

— Я слушаю, — сказал мужской голос.

Елагин чувствовал себя в дурацком положении и не решился сразу сообщить мужчине, что здесь его ждет дочь.

— Кто вы? — спросил мужчина.

— Мне нужна Вера, — сказал Елагин. — Я ее знакомый.

Было стыдно и неуютно. Хотелось бросить трубку.

— Она умерла, — сказал тихо мужчина.

— Когда? — воскликнул Елагин.

— Вчера вечером.

И короткие гудки, как позывные спутника. Вот и все. Привычная логика ломалась. Чужая девушка и родная жена, слитые воедино, ждали ответа. Или только одна чужая девушка? Или только одна родная жена? Что важнее, душа или тело? Елагин считал себя материалистом и сомнения не испытывал, но мир вывернулся наизнанку, абсурдное стало привычным, привычное — абсурдным. Души нет и быть не может. Способ существования белковых тел распадался с прекращением обмена веществ, каждое из которых можно было потрогать и взвесить. А душа — лишь отголосок религии, заблуждение человечества, метафора поэтов.

— Он приедет? — спросила Маруся.

— Нет. Он сказал, что Вера умерла. Вчера вечером.