Вечные всадники

Говорят, башню эту построили еще воины Чингисхана во время своего нашествия на Кавказ. Не своими руками! Согнав людей со всего Хурзука, они расставили их в ряд до скалы от самого Лайпановского квартала, где особенно много камней, и велели передавать камни с рук на руки, чтобы возвести на скале башню. Это расстояние примерно в семь-восемь голосов, как тогда говорили.

Люди передавали огромные камни друг другу, а кто терял силы, того пришельцы сбрасывали с кручи. Скалы орошались кровью. Не потому ли камни над кварталом Байрамуковых сохранили красноватый цвет?

Хурзук окружен лесами, но люди строили изгороди только из камня, а лес не трогали: он был их другом, нес им красоту, облегчение перед лицом горя. И изобилие тоже нес: готовые сады в лесу – яблони, груши, орехи, малина, смородина, крыжовник, брусника! Горец, как собственное дитя, берег в лесу каждое дерево, даже огонь в очаге поддерживал кизяком и очень редко – дровами.

Очаг с широким дымоходом тоже сложен из камня. Это самый священный камень! Давая клятву, горец Испокон века говорит: «Клянусь очажным камнем!» Этот очажный камень бывал то холодным, как смерть, если обрушивалась беда на семью, то горячим, как сама жизнь.

Длинными зимними вечерами семья засиживалась у огня. Какие только истории не рассказывались здесь! И люди уносились от очага мыслями куда-то вдаль, витали в заоблачных высях, в неведомых краях, сражались с чудовищами, побеждали и… снова оказывались у очага; плакал ребенок в люльке, мать наклонялась над ним, кормила малыша; глава семьи возвращался к своим заботам по хозяйству, и только дети долго еще жили в сказочном мире…

Если в семье была девушка на выданье, она, ожидая весточки от любимого, нет-нет да и поднимала глаза и видела через ствол очажной трубы кусочек ночного неба, яркую звезду или даже саму луну!

Был обычай: молодые ребята-озорники взбирались на крышу сакли, где есть девушка на выданье, и через дымоход рассматривали все, что делается в жилище: наблюдали, как сидит девушка, как ест, как разговаривает. Может, сидит некрасиво, ест много, говорит пусто? Почему-то парни поднимали на смех тех девушек, которые слишком любят мамалыгу да к тому же выскребают дно чугуна. «Э-э-э, – говорили они, – в тот день, когда эта девушка будет выходить замуж, выпадет снег и помешает свадьбе – ведь она мамалыжница!»

И бедные девушки всегда старались держаться поизящнее, не липнуть к очагу, не скрести в чугунках да и вообще не есть мамалыгу, хотя что может быть вкуснее мамалыги из кукурузной муки. Со свежими сливками!

Не оттого ли из поколения в поколение передается грация движений горянки, умение красиво сидеть и есть?

Девушка знала, что в очажную трубу ее обязательно увидит ее любимый и даст знать о себе, кинув камешек. Он кинет самый красивый камешек, и пусть его поднимет не она, а кто-то другой, но ее сердце начнет биться сильней, кровь прильет к лицу, и хорошо, что в неясном свете очага никто из близких этого не заметит. Милый камешек, ты служил письмом, ты предвещал свидание влюбленных: ведь это им не разрешалось, кроме как на вечеринках, да еще у родника, куда девушки ходили по воду.

Ты, камень, не раз в жизни выручал мой народ. Ты был оружием. Из тебя делали и изгороди, чтобы дикие кабаны не топтали посев; тобою выстилали не только улицы, но и полы в саклях, ты был и кровлей. Ты держишь на себе и радость людей, и груз невзгод.

Камни… От них расчищали землю, разбивая новое поле, но ни один из них не лежал без дела. Считалось грехом, если путник, увидев на тропе камень, переступит через него: нет, убери, чтобы он не помешал идущим за тобой, да еще убери на то место, где он понадобится людям.

Из камня делались мосты. Камни превращали в муку так трудно выращиваемую кукурузу или пшеницу. Помню мельнички с маленькими, юркими жерновами на правом берегу Кубани и горцев, сутками ожидающих своей очереди, чтобы смолоть какой-нибудь пуд кукурузы. Как не хватало им нынешних мельниц! Впрочем, для таких мельниц у горцев не хватило бы тогда и зерна…

Камень служил моим далеким предкам и в дни веселья, и в дни горя. И тогда служил тоже, когда человек уходил на вечный покой.

На вечный покой… У могил отца моего и брата Юсуфа, которые мне вспоминаются как во сне, стоят скромные каменные памятники. На них высечены изображения четок, кинжала, папахи. Но почему нет на памятнике отца изображения его самодельной скрипки? Почему ничто не говорит о его руках, умевших делать и красивую мебель, чтобы людям было уютно, и строить дома, чтобы людям было тепло, и клеить скрипки, чтобы людям было весело, и гладить мою еще совсем глупую голову?

На памятнике же брата я бы высекла ту русскую книжку, которую он привез из Закубанья. Уже тяжело больной, он подозвал меня к себе, показывал картинки и читал. Я так и запомнила умирающего брата – на постели с этой книгой в руках.

Умирал человек. Родичи умершего шли к могиле, кто-то из старших брал в руки камень, за ним – остальные, и они камнями обкладывали могилу. По тому, сколько таких камней, люди узнавали, у кого из умерших больше родни…