Вечный кайф

А что, формально он прав. Нельзя принимать материал без справки об исследовании наркотика. Нет справки — нет возбуждения уголовного дела. Нет следственных действий. Нет работы. Ситуация дурацкая. Все знают, что это героин. Задокументировано, что «вещество белого цвета», как значится в протоколе, барыга продавал именно как героин. Но нет бумажки об исследовании. Возбуждение уголовного дела превращается в священнодействие. Ибо если дело возбуждено, оно сразу превращается в важный фактор статистики. От него зависят показатели. А показатель статистики — это как идол. На него надо молиться. Его надо лелеять. И как идол он требует жертв.

— Мы понимаем, — кивнул я. — Возбудите дело, когда справка будет. Но вы хоть посмотрите: в порядке материал, что еще сделать надо?

Следователь хмуро пролистнул за две минуты набравшуюся толстую кипу листов. Буркнул:

— Все нормально. Я пошел.

— Вы нам очень помогли! — саркастически воскликнул Арнольд.

— Спокойной ночи, — с этими словами следователь исчез, и больше его никто не видел.

— Ублюдок, — кинул Арнольд, как только дверь захлопнулась. Но можно не сомневаться, что следак все слышал.

Справку об исследовании Князь привез часа в три ночи.

Следователя опять нет. В ОВД — ночная тишь да гладь. А дежурный заявляет:

— Я задержанного сейчас отпущу. Я его мамашу знаю. Завтра здесь вся адвокатура и прокуратура будет. А мне это надо? Мне надо по шее получать?

А что, действительно, капитану это надо? Что какая-то там ликвидированная наркоточка по сравнению с целостностью и безопасностью его шеи?

— А я тебя с работы выгоню, тварь такая, — прошипел я, наклоняясь над окошком.

— Оскорбляете.

— Да? — Я выразительно сжал кулак. — Я тебе еще и в лоб дам.

— Но…

Я поглядел на дежурного взором удава, и он затих.

В четвертом часу появился местный опер — эдакий улыбающийся живчик. Выслушав нас, он заметался по кабинету и на ходу радостно сообщил:

— Отлично, что вы ее повязали. Так я и знал, что там торг идет. Адвокатша. Денег тьма… Знаете что, мужики, пока мы ее еще по всем бумагам не провели, я с ней перетрещу. Десять штук зелени она сразу выложит. У нее есть. Поделим.

— Поровну? — спросил я.

— Ага, — кивнул опер.

— Отлично. — Я встал. Опер замедлил свой бег и остановился напротив меня. Тут я ему и дал в лоб — слегонца, чтобы без членовредительства, но достаточно, чтобы размазать по стенке.

— Это тебе вместо десяти тысяч баксов, скотина…

Он встряхнул головой, заныл, схватившись за лоб:

— Ты чего? Охренел?

Я взял его за рубаху, встряхнул.

— Таких, как ты, сволочей, не гнать из ментовки, а сразу убивать надо! Еще тебя увижу, покатаешься на красивой белой машине. На «Скорой». Понял?

— Понял.

— А теперь… — Я кивнул Арнольду. Он понял меня с полуслова, открыл дверь кабинета. И я пинком под зад вышвырнул опера.

— Вот мразь. «Поделим поровну», — покачал головой Асеев.

В дверь постучали.

— Кто? — рявкнул я.

— Можно? — В дверь просунулась физиономия ментенка. — Это, можно…

— Чего тебе? — крикнул Арнольд.

— Это… Мегера ко мне в коридоре подходит. И знаете, что говорит?

— Ну?

— Типа, говорит: «Мы с тобой еще посчитаемся, козел».

О времена. О нравы. О бывшие прокуроры…

— Заколебал ты своим нытьем, — заорал Арнольд. — Испарись!

* * *

К утру новый дежурный следак из отделения все-таки возбудил дело. Романов надавил на свои многочисленные связи, и дело передали в следственное управление города. Оно досталось старому товарищу нашего отдела Коле Лукошину.

Парень честный, с отлично развитым «классовым чутьем», въедливый, горящий на работе. А что еще оперу от следователя желать?

Я не выспался, голова немного побаливала, но не впервой. На том свете отоспимся. Но это не скоро будет. На этом свете у меня еще полно дел и делишек. Одно из них — найти, откуда Кукиш брал порченый героин.

Кукиша поместили в комфортабельную камеру в изоляторе временного содержания УВД Центрального района. Переговорить я с ним решил с глазу на глаз, выждав немного времени. Вид его меня не порадовал.

Он съежился на привинченной к полу табуретке, обхватив себя руками, будто в помещении было не плюс двадцать пять, а минус двадцать пять градусов. Трясло его еще больше. Он был похож на юродивого в момент припадка. Он колотил ногой по полу, как мартовский заяц лапой по пню.

— Трясучка? — посочувствовал я.

— Фашисты, — ответил он.

— Почему? — поинтересовался я.

— Вы меня пытаете, — ответил он. И был не прав. Не мы из него наркомана сделали.

— Знаешь, что твой героин порченый? — поинтересовался я. — От него люди мрут.

— Врут!

— Кто?

— Люди!

— Как они могут врать, если они умерли?

— Хороший героин! Сам пробовал!

— Бацилле ты давал?

— Никому ничего не давал. Держал порошок для собственного употребления, — четко оттарабанил Кукиш, как мама учила.

— Да брось придуриваться. Не видишь, у меня даже бумаги нет. Писать не на чем. А память мою к делу не подошьешь. Так?

— И что?

— А то, что мы без протокола беседуем, чтобы вместе разобраться… Так у Бациллы твой героин был?

— Мой… Не мог он им травануться.

— Все к тебе сходится. Получается, ты отравитель. Злостный отравитель.

— Никого я не травил.

— Откуда зелье взял?