Вечный хранитель

Женщины сбились в тесные группки, чтобы вволю посплетничать и обсудить новые веяния французской моды, которая постепенно вытесняла голландскую и немецкую. Кроме того, им не терпелось поделиться впечатлениями о гастролях театральной труппы немецкой актрисы Каролины Нейбер, которая недавно прибыла в Петербург.

Что касается мужчин, то часть из них уединилась в курительной комнате, где им предложили вино, превосходный голландский табак, курительные трубки, а также экзотическую новинку, недавно привезенную купцами из Турции — кальян и наргиле[64]. Другие представители сильного пола начали играть в бильярд, который с легкой руки царя Петра Алексеевича прижился в России. Но Сен-Жермена больше интересовали карты, и он вслед за Лестоком прошел в симпатичную комнату на втором этаже дворца — ломберную, откуда открывался великолепный вид на Неву.

Играли в «фараон» за красивым ломберным столом, затянутым узорчатым газом-марабу — шелковой тканью золотистого цвета — и обитым золотым позументом. Ставки были мизерными. И Сен-Жермен понимал, почему. Все боялись выиграть у Остермана, а терять крупные суммы не хотелось никому.

Лишь один Лесток рисковал, так как у него была сильная и независимая от Остермана покровительница — Елизавета Петровна. Из-за большого желания выиграть жадный до денег лейб-медик пыхтел, а его лоб покрывался от волнения крупными каплями пота, но карта ему не шла, и он лишь трагически закатывал глаза и что-то шептал — возможно, обычные заклинания заядлых картежников, отличавшихся большой склонностью к суевериям.

Сен-Жермен пока наблюдал. Он был превосходным игроком. Мало того, граф знал много шулерских приемов и умел отводить глаза. Этому делу в качестве благодарности его научила одна цыганка еще в детстве. Она была по уши влюблена в конюха князя Ракоци, отца Сен-Жермена, а мальчик служил влюбленным в качестве почтальона, вернее, говорящего письма, так как возлюбленные были неграмотными.

Наконец пришел черед и Сен-Жермена. Когда проигравшийся вдрызг Лесток с жалобными стенаниями вылез из-за стола, граф решительно занял его место. Остерман посмотрел на него с острым недоверием, но играть не отказался. Наверное, потому, что ему все же удалось, при всем том, выиграть у своих гостей немногим более двух тысяч рублей — по тем временам большие деньги. Но для собравшихся на ассамблею это были сущие гроши.

— И какой же вы, граф, предложите начальный куш[65]? — снисходительно спросил Остерман.

Его снисходительность была понятна Сен-Жермену. В разговоре с Педрилло он несколько раз посетовал, что в карты играет скверно, но ради знакомства с высшим светом Петербурга, и в частности с самим Андреем Ивановичем Остерманом, готов пойти на любые жертвы. Поверил шут в искренность графа или нет — не суть важно. Главное заключалось в другом — похоже, Педрилло все-таки нашептал на ухо первого кабинет-министра нужную дезинформацию.

— Ваше сиятельство, я не очень силен в карточной игре, — скромно ответил Сен-Жермен. — Поэтому, если вы не возражаете, я остановился бы на тысяче рублей.

Остерману показалось, что он ослышался.

— Простите — сколько?! — спросил он, повернув правое ухо в сторону графа.

— Тысяча рублей. Золотом.

Казалось, что в комнате все мгновенно умерли. В ней воцарилась такая мертвая тишина, что было слышно как плещется вода в Неве. Первым пришел в себя Лесток. Он тихо ахнул и не сел, а почти упал в кресло, потому что ему отказали ноги.

— Что ж, у меня возражений нет, — любезно улыбаясь, ответил Остерман.

А сам внутренне обеспокоился и насторожился. Он уже успел кое-что разведать о Сен-Жермене и знал, что в отсутствии ума графа никак нельзя было заподозрить. Возможно, он слишком азартен… это бывает. И все же такой начальный куш мог поставить разве что граф Левенвольде, известный картежник и мот, да шут Педрилло, который каким-то непонятным образом ухитрялся играть на деньги Анны Иоанновны.

— Банкира[66]определим жребием? — спросил первый кабинет-министр нарочито небрежным тоном.

— Ваше сиятельство, вы хозяин дома, вам, как говорится, и карты в руки. Я буду понтером[67].

Остерман с облегчением вздохнул. У банкомета всегда больше возможностей не остаться внакладе.

Остерман попросил извинения и вышел на несколько минут по каким-то своим делам, и Сен-Жермен от нечего делать начал с интересом рассматривать карты своей колоды. Их насчитывалось пятьдесят две штуки. Они были изготовлены во Франции, но таких мастерски выполненных изображений на картах и таких сюжетов графу видеть еще не доводилось.