Вечный колокол

— Я — свой, — он снова улыбнулся, — присядем на дорожку. И еще… Договорись с сычевскими, чтоб Хийси кормили, ладно?

— Я уже договорился, — сообщил Добробой.

Студенты строились на льду Волхова — сонные, но возбужденные. Млад понимал их волнение и желание поскорей тронуться в дорогу — мальчишки. Конечно, взрослые, конечно здоровые парни, но в душе еще мальчишки… Вслед за университетом пристроилась и сотня сычевских мужиков. По берегу толпились их жены, деревенские девчонки и жены профессоров — Дана встала рядом с ними. На капище горели костры — волхвы просили у богов Удачи.

Млад посмотрел каждый десяток в отдельности, велел троим вернуться за забытыми рукавицами, хотя они и пытались спорить, шестеро оказались без подшлемников, четверо — в полотняных штанах. Докладывать о такой ерунде Тихомирову Млад посчитал несерьезным, но вскоре увидел, что в каждой сотне таких наберется не по одному: послали в Сычевку за помощью.

Не меньше получаса прошло, прежде чем все, наконец, были собраны. Млад бегал между десятниками и сычевскими бабами, подбирая студентам штаны по размеру. С непривычки доспех мешал, он успел взмокнуть — а ведь и поход еще не начался!

Тихомиров дал команду прощаться и выделил на это всего несколько минут — университет опаздывал. Ректор сказал несколько напутственных слов, но не стал утомлять студентов речами. Млад вдруг пожалел его: ректор за эти дни постарел, ссутулился, потерял уверенный, солидный вид — словно на войну уходили его дети. Бабий вой заглушил его голос — женщины кинулись в последний раз обнять своих мужчин. Млад с трудом отыскал глазами Дану: она сначала стояла на месте, но потом побежала ему навстречу — по снегу, путаясь в полах шубы и не догадываясь их приподнять. Он подхватил ее под локти, она положила руки ему на плечи, кусая губы и заглядывая ему в лицо.

— Младик… — выговорила она и замолчала, словно боролась с собой, — Младик…

Глаза ее медленно наполнились слезами, а потом слезы побежали по ее щекам одна за другой — быстро-быстро, словно зерна.

— Младик…

Она обхватила его за шею, прижалась к его груди и громко разрыдалась — Млад растерялся, он никогда не видел, как она плачет. Жесткая, щетинистая броня, к которой прижималось ее лицо, мешала ему.

— Дана, ну что ты… — он погладил ее по спине, — что ты… как баба из Сычевки…

Он хотел пошутить, но прозвучало это совсем не весело.

— Да, Младик, как баба… Я такая же баба, как все… Младик, не уходи… Не уходи…

— Дана, милая… Мне надо. Ну пожалуйста, ну не плачь. Я же не смогу уйти от тебя, когда ты плачешь. Милая моя, хорошая моя… Я вернусь, я же сказал.

— Младик, если бы возвращались все, кто обещает вернуться…

— Я вернусь. Я точно вернусь. Не плачь, пожалуйста.

Она целовала его лицо, поливая его слезами, она сжимала руками кольца бармицы, судорожно гладила его одетые в железо плечи, а он не мог оторвать ее от себя, и не мог уйти, и не мог остаться. Тихомиров давно дал команду строиться, и Младу надо было собрать свою сотню, он мучился, и не смел избавиться от ее объятий.

— Дана, милая, пожалуйста… Ну не плачь. Не надо. Прости меня, пожалуйста.

— Это ты меня прости, — она прижалась к нему еще тесней, — я буду ждать тебя… Я буду ждать…

— Я вернусь, я обещаю. Только не плачь. Мне надо идти, Дана.

— Да. Да, — она всхлипнула, — иди. Иди скорей. Прости меня, чудушко мое…

Он так и не смог оторвать ее от себя, она сама убрала руки, прикрывая ими рот, словно хотела зажать в себе рыдание, но они прорывались наружу тонким воем. У нее вздрагивали плечи, она сжалась в комок, и не была похожа ни на княгиню, ни на княжну — на осиротевшую девочку, одинокую и беззащитную. Млад, шагнувший к строю, вернулся назад, прижал ее к себе на миг и побежал к своей сотне, скрипя зубами. Он хотел не оглядываться, но не сумел.

Университет двинулся к Новгороду с песней — веселой боевой песней, под которую так хорошо шагать вперед, от которой разворачиваются плечи, и дышится легче и свободней. Две тысячи глоток, с присвистом, подхватили припев за запевалами, но их голоса не заглушили бабьего плача, несущегося вслед.

2. Князь Новгородский. Поход

Когда-то Волот мечтал об этом: в окружении знамен, на высоком коне неспешно ехать во главе войска на войну — вести его на войну. Но четверо суток похода убедили его в том, что он ничем не отличается от тех самых знамен, которые несут рядом с ним. Никуда он войска не ведет! Его присутствие всего лишь вдохновляет ополчение, но и только! Он просто едет впереди, и не знает, что ему делать с этой войной! Ну, дойдут они до Изборска, и что дальше? Двенадцать тысяч против семидесяти… Все это глупо и бессмысленно. И из этих семидесяти семь — хорошо вооруженная конница, а двадцать — опытные наемники. И почему они до сих пор не взяли Изборска?