Вечный колокол

— Разве так радуются? — он улыбнулся и прижал ее к себе крепче — странный трепет, который всегда охватывал его при встрече с ней, прошел. Дана, такая недосягаемая, непреступная, становилась близкой, стоило ему обнять ее.

— Чудушко мое… Я не узнала тебя… — она снова разрыдалась, уткнувшись лицом ему в плечо, — ты… ты похудел… Я так соскучилась по тебе, Младик, я так ждала тебя…

— Правда?

И тогда ему показалось, что с ней что-то не так. В ее теле что-то изменилось. Когда он обнимал ее раньше, он не чувствовал такого. Она стала мягче, линии плеч округлились, и пояс уже не был столь тонким и хрупким. Ей это удивительно шло, делало ее еще женственней, еще нежней.

— Иди, иди сюда, садись… Я хотела ехать в Псков, но меня не отпустили, распутица началась, снег растаял. Мне сказали, что туда не попасть, что город окружен.

— Зачем в Псков?

— Ну садись же! Ты такой худой… Глаза провалились… Когда мне рассказали, что ты ранен, я сразу хотела ехать в Псков… — она потянула его за собой к столу, — я хотела нанять сани, перевозчика, но все отказывались…

— Я даже ничего не привез тебе, — он виновато развел руками, — я забыл…

— Младик, ну что ты говоришь! Мне ничего не надо! Я и так счастлива, потому что ты вернулся! Младик, я боялась надеяться! Когда мне сказали, что тебе топором пробили легкое, и что у тебя горячка, я думала, что никогда больше тебя не увижу! Я так и знала, что студенты это придумали нарочно, такого не может быть, с тобой не могло такого случиться! — она снова расплакалась.

— Да нет, они не придумали. Разве можно такое придумать? — Млад вздохнул и поспешно добавил, — но со мной все хорошо, я выздоровел. Почти совсем… Не плачь, пожалуйста.

— Теперь же тебе не надо от меня уходить, правда? Теперь ты можешь утешать меня, сколько тебе захочется, — она улыбнулась сквозь слезы.

— Я тебя утешаю, — он погладил ее плечо.

— Да сядь же, наконец! Я сейчас. Я что-нибудь приготовлю. У меня есть молоко, и хлеб еще не остыл, хочешь хлеба с молоком?

— Не надо ничего.

— Младик, ты такой худущий, страшно же смотреть…

— Ты думаешь, я сразу поправлюсь, если немедленно поем хлеба с молоком? — он улыбнулся.

— Я буду кормить тебя три… нет, пять раз в день. И ты поправишься, рано или поздно. Ну хоть чаю?

— Не надо. Просто посиди со мной рядом. Я очень по тебе скучал.

— Мне надо было приехать к тебе в Псков.

— Ну что бы ты там делала? И потом, это и вправду было опасно.

— Я бы ухаживала за тобой. Мне однажды приснилось, что ты зовешь меня, что тебе очень плохо, и ты кричишь, и зовешь меня. Я встала ночью и начала собираться. И пошла в Новгород, среди ночи, представляешь? Но меня никто не захотел везти в Псков.

Млад прикусил губу — то, что в бреду казалось ему естественным, теперь вдруг вызвало неловкость и стыд.

— Я звал тебя, — он честно пожал плечами, — но я был в горячке, я же не думал, что ты меня услышишь на самом деле. Верней, тогда я думал, что ты меня услышишь…

Она снова обняла его и замолчала, поглаживая его плечи и голову — бережно, нежно. Млад замер и задержал дыхание — он так соскучился по ее ласке, и совсем забыл, как это хорошо.

— Чудушко мое… Мое бедное худущее чудушко, — наконец, шепнула она ему на ухо, — я больше никуда тебя не отпущу.

— Не отпускай. Я только хотел пойти баню стопить… Добробой… Он…

— Я знаю, — она взяла его за руку, — и про Ширяя знаю… Я сама истоплю тебе баню, и сама тебя попарю, не ходи никуда.

— Ширяю надо помочь. Он еще не привык, не научился.

— Я думаю, он уже парится, — Дана усмехнулась, — его тоже ждали. Знаешь, я боюсь на тебя смотреть. Мне страшно делается, когда я на тебя смотрю…

— А ты стала еще красивей, — вздохнул он.

— Да уж, красивей… ничего не скажешь, — она засмеялась сквозь слезы.

— Конечно.

— Да ну что ты говоришь, Младик! Весь университет обсуждает, все бабы в Сычевке. Всем давно стало заметно… Лето ведь, никуда не спрячешься…

— От чего? — не понял Млад.

— Младик, ну посмотри на меня… Ты что, ничего не видишь?

Он внимательно всмотрелся в ее лицо — чуть округлившееся, с припухшими заплаканными глазами.

— Тоже мне, волхв-гадатель, — она улыбнулась, — ну посмотри же!

— Я смотрю.

— Ты не туда смотришь, чудушко. Ладно, может быть, месяца через три разберешься…

— Дана… — он поднялся на ноги и сглотнул — у него вдруг пересохло во рту, — Дана, ты… ты носишь ребенка?

— Наконец-то, — она улыбнулась.

— Дана… — он боялся спросить, и понимал, что спросить надо сразу, чтоб не мучится ни напрасной надеждой, ни глупой ревностью, — Дана…

— Ну что ты? Сядешь ты когда-нибудь?

— Я сяду, — Млад кивнул, — ты мне только скажи…

Он снова замолчал, не зная, как задать вопрос так, чтоб ее не обидеть.

— Ты еще смеешь сомневаться… — она усмехнулась, — когда ты ушел, я решила, что выйду за тебя замуж, если ты вернешься. Когда мне сказали, что Добробой погиб, я очень испугалась. Его подружка тоже беременна, и я подумала… Я подумала, боги дали нам детей, потому что… Чтоб…

Млад перебил ее.

— Ты на самом деле выйдешь за меня замуж? — спросил он, запинаясь.

— Когда ты уходил, я поняла, что не могу без тебя. Я думаю, ты будешь хорошим отцом.