Вечный колокол

— Я… я правда виноват, — всхлипнул мальчик и ткнулся лицом Младу в грудь, — я не говорил тебе. Я хотел сказать, но не говорил. А ты должен был знать.

— О чем?

— В белом тумане меня встречает Михаил Архангел. Он говорит со мной. Он говорит совсем не то, что говоришь ты! Он сейчас… он сказал, что уведет меня к Господу, стоит только дать ему руку, и он уведет меня к нему… Никаких испытаний для этого проходить не надо. Я крещен, а значит — я принадлежу ему.

Млад помертвел. Первым его желанием было немедленно, сейчас же идти в лес и разводить костер — подниматься наверх. Он на миг забыл о том, что он белый шаман и никогда не сражался с духами, это не его стезя. Он забыл о том, что просто умрет, если попытается подняться — доктор Велезар прав, сердце остановится. Надо, по меньшей мере, еще дня три-четыре, чтоб на подъем хватило сил. А главное, что он скажет огненному духу с мечом? Что тот неправ?

— И почему ты с ним не пошел? — спросил Млад ледяным голосом.

Миша расплакался еще сильней и обхватил шею Млада руками.

— Потому что ты можешь меня спасти! Ты мне не лжешь! Ты меня любишь по-настоящему!

— А он? Он тебя любит не по-настоящему?

— Он… Он хочет, чтоб я умер…

В дом зашел Добробой и стащил с головы шапку, виновато поглядывая на Млада, словно считал поручение выполненным с недостаточным рвением.

Млад похлопал Мишу по спине, снял с себя его руки и вытер ему слезы рукавом.

— Хватит плакать. Я не могу тебя спасти, тебя никто не может спасти, при всем желании. Ты сам себя спасешь, слышишь? Сам.

— Правда что, Миш, — встрял Ширяй, — ну что ты как маленький. Посмотри, нас тут трое. Мы все прошли испытание и ничего, правда, Добробой? И ты пройдешь. Все проходят. Ты, главное, не бойся. Ты делай все, как Млад Мстиславич говорит.

На следующее утро, едва рассвело, Миша с тоской глянул в окно и сказал:

— Уходите.

Млад не стал переспрашивать, поднял узел с собранными Даной вещами и закинул его за плечо: дальше Миша пойдет один. Так и подмывало успокоить себя мыслью: он сделал все, что мог. Так и хотелось сказать: ничего изменить нельзя, все идет своим чередом. Но что-то внутри противилось этому! Все можно изменить, надо только захотеть!

— Да ладно, Млад Мстиславич, — усмехнулся Ширяй, забирая свои вещи, — ничего с ним не будет. Все проходят, и он пройдет.

— Я думаю, может все же подняться… Посмотреть на этого Михаила Архангела поближе… — пробормотал Млад.

— А он что, может что-то сделать? Или так, разговоры разговаривает? — спросил Добробой.

— Ничего он сделать не может. Другие духи не позволят, — вздохнул Млад.

— И зачем тогда подниматься?

Действительно. Наверное, это как раз и нужно для того, чтоб потом сказать себе: я сделал все, что мог. Нет в этом никакого смысла.

Дана ушла на занятия, Млада встретила девушка из Сычевки, которая приходила к Дане вести хозяйство — крупная, румяная, с большими руками и толстой русой косой на плече.

— Здрасте, Млад Мстиславич! Кушать хотите?

— Нет, спасибо, Вторуша. Я тоже сейчас на занятия пойду, — ответил Млад и поставил узел у порога.

— Что, и чайку не попьете?

Млад покачал головой и улыбнулся, хотя улыбаться вовсе не хотелось. Внутри зрело нехорошее, сосущее волнение.

Он еле-еле отчитал две лекции, на которых, вместо того, чтобы рассказывать студентам третьей ступени о расписании вызова дождей, пришлось отвечать на их вопросы о вече, о гадании, о смерти князя Бориса и о происшествии в профессорской слободе.

Едва вторая лекция закончилась, Млад побежал к дому, но войти не решился: походил вокруг, прислушиваясь и всматриваясь в окна. Добробой стопил печь с утра, и раньше завтрашнего вечера тревожить Мишу не стоило. Млад почесал ленивого Хийси за ухом и выпустил цепь так, чтоб пес мог добраться до крыльца: вдруг что? Мальчик в доме один…

Млад присел на скамейку у колодца: уходить не хотелось. Вдруг Мише что-нибудь понадобится? Вдруг он передумает? Вдруг…

— Ну и что ты тут делаешь? — Дана подошла неслышно. Или Млад просто не заметил ее шагов? Ведь снег скрипит на морозе так громко…

— Я? — он кашлянул, — я думал… я хотел…

— Младик, пойдем. Ты же говорил, что теперь он идет сам, разве нет?

— Да, конечно, сам… Но мало ли что?

— Младик, перестань себя накручивать. Пошли обедать, уже темнеет. Вторуша для тебя пирогов испекла.

Меньше всего ему хотелось пирогов…

Но в доме Даны топилась плита, дрова щелкали за заслонкой, на столе мурлыкал самовар, и только там Млад вспомнил, что не спал всю ночь, разговаривая с Мишей.

— Да ты засыпаешь, чудушко мое… — Дана обняла его сзади за плечи и поцеловала в макушку.

— Нет, ничего… — проворчал он.

— Давай-ка я уложу тебя в постель, мой хороший.

Ее тонкие руки помогали ему раздеться, а потом гладили по голове и по плечам, и Млад растаял от ее прикосновений, расслабился, позволил тревоге уйти ненадолго. Почему Дана выбрала именно его? Почему из тысячи мужчин, которые могли бы сейчас быть рядом с ней, она гладит именно его голову? Теплое, уютное счастье свернулось в груди клубком, и он заснул успокоенным.