Вечный колокол

— Не, я вечерней дойки дождался. Тепленькое… Хочешь, Млад Мстиславич?

— Ну, налей… И Ширяю налей тоже. Мы его теперь с ложки недели две будем кормить.

— Коляда, между прочим, скоро… — вспомнил вдруг Добробой, — Собирались же, маски делали… А ты? Как колядовать-то будем? И Карачун завтра.

Самый короткий день в году начинался хмуро и недобро. Выйдя на крыльцо, Млад почувствовал приближение не метели даже — бурана. Северный ветер завывал потихоньку, пробуя свои силы, гнал мрачные тучи низко к земле и поземок вдоль тропинок. Над факультетскими теремами вились дымы — занятий не было, все пекли ржаные хлебы и грелись у печек, рассказывая друг другу страшные сказки.

Хийси прятался в будке — в этот день нечего делать на дворе, даже собаке это понятно, а уж такому лентяю, как Хийси, только дай повод не высовывать носа на мороз.

Млад обогнул университет справа и вышел на крутой берег Волхова, разглядывая небо на севере. На открытом пространстве ветер задувал еще сильней — холодный, недобрый ветер: внезапным его порывом едва не снесло треух с головы, набило снежной крупы за воротник и дернуло полы полушубка.

— Что, дед Карачун, тебе не нравится, что я задумал? Так не у тебя же спрашивать буду, — усмехнулся Млад.

Ветер хлопнул по лицу широкой, тяжелой ладонью, взвился с тонким воем вверх и растекся по берегу юрким поземком — словно змей.

Млад еще раз посмотрел на небо и свернул к университетскому капищу.

Там вовсю готовились к празднику: студенты носили дрова для костров и смолили факелы, три волхва что-то бурно обсуждали, водя пальцами по небу, сычевские мужики расчищали снег.

— Здорово, Млад Мстиславич! — наконец, заметил его один из волхвов, — что скажешь?

— Буран будет к ночи. Начинайте раньше, и костры не ставьте высоко — к теремам искры полетят.

— Так северный же ветер, как же к теремам?

— С Волхова дунет — как раз в ту сторону и получится, — пожал плечами Млад.

— Спасибо, что предупредил. Настоящий Карачун, ты чуешь? — волхв подмигнул Младу.

— Ага, — рассеянно кивнул Млад, — красиво должно получиться.

— Что-то ты сегодня невесел. Видал, пол-университета вслед за тобой вчера угли из печек таскали?

— Видал… — вздохнул Млад, поморщившись.

— Уел ты Осмолова, да как уел! Не хочешь сегодня на празднике выступить?

— Нет, я ночью подняться хочу.

— Силы бережешь? Ну, давай. А что это вдруг — подняться? Обязательно сегодня?

— Шаманская болезнь начинается, почти месяц не поднимался. А тут такая ночь…

Дана ждала его — сегодня она была одна, Вторуша сидела дома, в Сычевке.

— Я думала, ты еще затемно придешь, — она сама сняла с него треух и отряхнула, приоткрыв дверь в сени.

— Сегодня буран будет, я на капище ходил, предупредить.

— Чай будешь пить?

— Нет. Кипятку выпью, — Млад снял валенки и пошел за стол.

— Что это ты? Никак, наверх собрался?

— Ага.

— Жаль, — вздохнула Дана, приподнимая плечи, — такая погода сегодня… Я думала, мы до вечера тут останемся…

— Так и останемся, если ты хочешь, — пожал плечами Млад.

— Я совсем о другом, чудушко, — она посмотрела на него исподлобья.

— А… — догадался Млад, — нет, не надо… Перед подъемом — не надо бы. Но если ты хочешь…

— Нет, милый мой, я как-нибудь переживу.

— Тогда просто посидим, а? Только перед праздником мне надо домой заглянуть. Ширяй, представь, вчера руки обжег…

— Что, и он тоже? — Дана покачала головой, — если ты думаешь, что вдохновил только студентов, так нет — в Новгороде вчера было тоже самое: мужики давние споры решали.

Она села за стол, налила ему кипятку из самовара и переспросила:

— Может чуть-чуть заварки добавить?

— Не надо. Мне и так тяжело будет подниматься. И погода сегодня такая…

— А что это тебя наверх потянуло? Дождался бы хорошей погоды.

— У меня шаманская болезнь начинается. Месяц не поднимался, — повторил Млад, пряча глаза, и нисколько не солгал — утром он проснулся с сосущей тоской в груди и болью в суставах.

— Младик, что-то мне это не нравится… Ты мне не врешь?

— Нет, — поспешил ответить он.

— А ты не для Родомила ли, часом, собрался наверх?

Млад покачал головой и потупился — он ненавидел что-то скрывать именно потому, что врать ему никогда не удавалось достоверно.

— Младик, не смей этого делать, слышишь?

Он взял ее за руку и снова покачал головой:

— Дана, я сам решу… Я сильный шаман, я знаю, что делаю. Не надо, я не хочу это обсуждать…

До вечера они просидели у Млада, вчетвером, и даже позвали Хийси в дом, чего не делали и в сильные морозы. Пес нерешительно остановился на пороге, и Младу пришлось его подтолкнуть. Хийси огляделся и прилег у входа, понимая, что ему оказана великая честь, и злоупотреблять добротой хозяев не стоит.

Пока топилась печь, они рассказывали страшные сказки, как и положено в этот день: под завывание ветра за окном, в сумрачном свете самого короткого дня. Шаманята ежились, но храбрились, Дана же бледнела и прижималась к боку Млада, отчего его рассказы становились еще мрачней и угрюмей.