Вечный огонь

Он успел выпустить в упор только одну пулю. Били его долго, кололи окровавленное тело штыками, и только огонь, который открыл по группе убийц с проезжавшей мимо пролетки какой-то офицер, разогнал озверевших, опьяненных кровью солдат.

Глава седьмая

Сознание вернулось как-то сразу, рывком. Человек, лежавший в небольшой палате Серафимовского лазарета, открыл левый глаз и посмотрел на высокий белый потолок. Потом открыл и правый глаз. Видел он почему-то хуже, мутнее.

«Что я здесь делаю? – думал человек, забинтованный и распростертый на походной койке. – И что это за комната?» Он попытался вспомнить последнее, что с ним было, но вместо памяти почему-то была странная, абстрактная пустота, словно все воспоминания вымерзли…

Дверь в палату приотворилась, и в комнату вошла женщина в косынке сестры милосердия. Она привычным движением раздвинула на окнах шторы, впустив в комнату яркий зимний свет, повернулась к раненому… и, ошеломленно вскрикнув, бросилась к нему. Рыдала, целовала руки. А человек смотрел на нее, не понимая, почему, отчего плачет эта красивая сестра милосердия, кто он, что вообще происходит…

Операцию Владимиру делал главный хирург госпиталя, одновременно возглавлявший его – иеромонах отец Николай. Ассистировать хотела Варя, но ее не пустили. На офицере не было живого места. Глаза уцелели чудом, вместо правого – сплошная кровяная корка. Девятнадцать штыковых ран. По кусочкам восстанавливали лицо, тело… Операция длилась пятнадцать часов без перерыва. Все это время Варя молилась в лазаретной церкви. Плакала и молилась. Ей, беременной, тяжело было стоять на коленях, но она стояла, пока не упала без сознания…

Витенька родился 5 ноября 1917-го. За это время много чего успело случиться – в Петрограде произошел переворот, власть взяли большевики. В Минске какое-то время царило «междуцарствие» – был Комитет спасения революции и Военно-революционный комитет, который в итоге и победил. Вернее, как победил – просто громко заявил о том, что власть в городе и на фронте переходит к большевикам. Защищать Временное правительство желающих не было: солдаты ненавидели его за то, что Керенский затягивает войну, офицеры – за то, что после объявления Корнилова изменником офицерство было практически отдано на растерзание солдатам. Владимир и стал одной из первых жертв этой расправы, которая прокатилась в конце августа по всему Западному фронту.

25 ноября Второй съезд армий фронта отменил в войсках все чины и знаки различия. Пятью днями раньше в Могилеве был растерзан революционными матросами главковерх генерал Духонин. Фронт разваливался на глазах – солдаты десятками уходили с позиций в тыл с оружием в руках и больше не возвращались… Об этом рассказал Варе приехавший в лазарет в самом конце ноября рядовой Долинский.

– Рядовой?.. – Варя не могла поверить, глядя на плечи Павла. Погон там не было, привыкнуть к этому было трудно. – Ты же… капитан!

Долинский коротко, странно хмыкнул. Варя увидела, что нескольких зубов у него нет.

– Разжаловали. После того как Ударный батальон расформировали, нас, его офицеров, как корниловцев, бросили на самые тяжелые участки фронта. Не в том смысле, что там бои, чего нет, того нет… а в том, что солдаты невменяемые. Вот и разжаловали в рядовые общим собранием. И это я еще легко отделался. Начдива, так того штыками закололи, когда он отказался погоны снять… – Павел неловко запнулся. – Прости. Я ведь надеялся Вовку перед отъездом повидать, в смысле, что он очнется.

Варя покачала головой.

– Он с августа так лежит. Он чудом тогда…

– Я знаю, – быстро перебил Долинский. – И хочу, чтобы вы знали, Варя… вы мой идеал. Правда. Простите, совсем разучился говорить красиво. – Он покраснел от злости на себя и коротко, невнятно закончил: – Поверьте, я отомщу за вас, за него и за себя тоже. За все, что они разрушили и продолжают разрушать. За то, что у вашего сына будет такое детство…

Варя изумленно смотрела на Долинского. Он волновался, моргал, теребил шинель.

– Вы сказали – перед отъездом? – вернула она его к реальности.

– Да. Еду на Дон. Неважно как, неважно, доеду ли… А вам – дай Бог счастья. Дай Бог Витеньке легкой жизни. И дай Бог Вовке выздороветь. Я в это верю. Честь имею.

Неловко щелкнул каблуками стоптанных солдатских сапог, поклонился и ушел по коридору лазарета – несгибаемый, упрямый, с трехлинейкой за плечами. Не зная почему, Варя заплакала. Где-то недалеко, в жилой комнате, отведенной ей, всхлипнул во сне, будто услышал ее голос, Витенька.