Вечный огонь

– Как это так? – только и выговорил он.

– Да-с, – горько ухмыльнулся воинский начальник. – Комитет теперь в армии – царь и Бог, командир ему не указ. Более того, нижние чины… виноват, солдаты армии свободной России, – не без яда поправил сам себя полковник, – могут, если захотят, любого неугодного им офицера удалить из части. Объявят недоверие, и все, вы уже не в полку. Нести службу в таких условиях… – Он еще раз скептически окинул Владимира взглядом. – …далеко не все, знаете ли, согласны.

– Но ведь война продолжается, господин полковник, – сдержанно возразил Шимкевич. – И армия, какая она ни есть, должна защищать Отечество. А для этого необходимы командиры.

– Ну, даст Бог, все у вас и получится… – скомкал разговор полковник, подписывая очередную бумагу. – Удачи вам, господин капитан.

Приехав в полк и получив под командование батальон, Владимир очень скоро понял, что от прежней службы действительно не осталось больше ничего. В марте 1917-го появился Приказ № 1 Петроградского Совета, вводивший в каждой воинской части комитеты, а в конце мая военный и морской министр Керенский подписал Декларацию прав солдата, после которой власть офицера практически была сведена к нулю, приказать он уже почти ничего не мог. Вернее мог, но солдат имел теперь полное право приказ не выполнять и послать офицера к едреной фене. Под видом свободы армию стремительно захлестывала анархия, и помешать этому офицеры были не в силах.

– Господа, это же черт знает что такое! – горячился в офицерском собрании полка подполковник Боклевский. – Ну ладно, отменили в марте «благородия» и «превосходительства», ввели «господ», черт с ним, это формальность… Но вдумайтесь, вдумайтесь только в эту дичь: «Каждый военнослужащий – читай, солдатик – имеет право быть членом любой политической, национальной, религиозной, экономической или профессиональной организации, общества или союза». А как вам пункт 9 сей Декларации? Отменяются всякие там «есть», «здравия желаю», «так точно», «никак нет» и заменяются знаете чем?.. «Да», «нет», «не знаю», «здравствуйте», «постараемся». Как вам это «постараемся», а?.. Вы приказываете солдату доставить в штаб донесение, а он вам в ответ: «Постараемся!» Командир приветствует полк, а ему строй в ответ: «Здравствуйте, господин полковник!» Смех сквозь слезы!

Владимир обвел присутствующих взглядов. Большинство офицеров молчали, уткнувшись в тарелки. Кто-то уже закончил обедать и приступил к чаю. За спинами офицеров бесшумно двигались солдаты-вестовые (денщиков отменили), меняя столовые приборы.

– Юрий Николаевич, – шепотом предостерег комполка капитан Крусс, – вы бы потише возмущались, право слово. Вестовые могут в солдатский комитет донести.

– Благодарю вас, Николай Леонидович, – оскалившись, почти прорычал Боклевский. – Русский офицер уже и мнение свое должен держать при себе, опасаясь собственных подчиненных! А как же эта чертова Декларация, пункт 3, где сказано… – Боклевский пошарил по столу, брезгливо, двумя пальцами сдернул с него листовку и, кривясь, прочел: – «Военнослужащий имеет право свободно и открыто высказывать устно и письменно политические, религиозные, социальные и иные взгляды». Вот я и высказываю! Имею полное право!

– Так то вне службы, – спокойно заметил вдруг один из вестовых, ефрейтор Куроедов, склоняясь над Боклевским и забирая со стола поднос с чайной посудой. – А вы на службе высказываете.

Красивое лицо Боклевского побелело, глаза его сузились. На груди подполковника подпрыгнул крест Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом. «Господи, – подумал Шимкевич, наблюдавший эту сцену с другими офицерами, – да он же сейчас разорвет его в клочья! А еще полгода назад этот ефрейтор и заговорить бы с Боклевским первым не посмел…»

– А ну… а ну повтори, что ты сказал, ефрейтор! – хрипло проговорил комполка, поднимаясь из-за стола.

– И снова промашка, господин подполковник, – с усмешкой, за которой скрывалась неистребимая вера в свою правоту, негромко сказал Куроедов, стоя с подносом в руках. – На «ты» солдат еще мартовский Приказ № 1 запретил называть. Видать, запамятовали…

В столовой воцарилась звенящая тишина. Боклевский и Куроедов, один с полыхающими яростью глазами, другой спокойно-насмешливо, стояли вплотную друг к другу, и только поднос в руках солдата разделял их. Наконец, подполковник, тяжело дыша, взял себя в руки и сквозь зубы произнес:

– Вон отсюда. – И добавил, обернувшись к другим вестовым: – Относится ко всем нижним чинам.

Солдаты отозвались дружным гулом возмущения:

– Ну, началось…

– Не при царском режиме живем…

– Да за такие слова под суд надо…

– Мы солдаты армии свободной России, а не нижние чины!

– Оставьте офицеров одних! – в бешенстве выкрикнул Боклевский, ударяя кулаком по столу.

Вестовые притихли. Куроедов неторопливо поставил поднос на столик с грязной посудой и, издевательски бросив: «Постараемся…», – первым вразвалку пошел к двери.

Минуты три офицеры угнетенно молчали.

– Все… – упавшим голосом произнес комполка, закрывая лицо ладонями. – Русской армии больше нет. Есть скопище политизированных идиотов.