Вечный порт с именем Юность

– Об этом и говорю! Плевать на них. Мы осилим втроем. Николай Петрович нарисует. Камень привезем с Хибин. Мои руки еще способны погрохать молотком и зубилом.

– А Богунец что будет делать?

– Я лошадиная сила.

Комаров приподнял широкие брови:

– Не понял?.. Мастера-а! Каменную куклу вы сделаете, а не памятник! Память о друзьях на уровне самодеятельности! Неужели, Галыга, ты на это согласен?

– Вообще-то, конечно… Предложил, чтобы знали… Вложить свой труд хотел. А нет… Антоша, говори!

Богунец, засовывая руку в карман, шагнул к столу командира.

– Вот! – И на край столешницы упала тонкая сиреневая книжица. – Если не согласны на предложение Степана – отдаю!

Комаров заглянул в сберкнижку, крякнул, передал Батурину. Тот полистал, отдал рядом сидящему. Книжица пошла по рукам.

– Чего мечтал купить? – спросил Донсков.

– «Волгу» с прицепом для путешествий.

– Все отдаешь?

– Могу добавить наличными.

– Не заболел, Антоша? – ехидно спросил Ожников. – Я не один раз видел, как ты бухгалтера тряс за недоначисленный гривенник.

– Копейка трудовая, потом заработанная!

– Даришь или с отдачей?

– Некрасиво, товарищ метеорологический инженер, плохо обо мне подумали…

– Я только спросил…

– Я вам только ответил!

– А прицеп какой? – поинтересовался шофер бензозаправщика. – Что думаешь иметь за жертвоприношение?

– Не обижай, шеф!

– А ну, давайте, Богунец, двигайте отсюда! – поднялся из-за стола Комаров, и лысина его порозовела. – Вы не жлоб! Очень благородный малый. Хотите на свои рублики! Как же ведь богатые меценаты сирым и нищим хлебальни, сиротские дома строят…

– Михаил Михайлович!

– Подожди, Донсков! Я этому доморощенному благотворителю все выскажу. Вы не о друзьях, Богунец, о себе память оставить хотите. Сто тысяч50 широким жестом на стол! Купец! Мальчишка! Одним махом памятник своему благородству, а нам этим благородством по мордам?.. Идите, Богунец! Идите… Может быть, вы об этом и не думали, тогда извините за резкость. Считайте, вас тут не поняли!

Богунец вздрогнул, когда шофер прокричал:

– Капиталы возьми! Забери сберкнижку! Рябинки на лице Богунца потемнели:

– Я те возьму, старый карбюратор! Отдал, и баста!

– Разговоры! – обычно мягкий Комаров кипел. – Ивану Воеводину подачек не нужно. О своих, сынах заботится государство, а не доброхоты и плакальщики! Все!

– Если не возьмете деньги, я выстрою памятник рядом с вашим. Или сниму деньги с книжки и сожгу! – не двигаясь с места, набычившись, сказал Богунец, и губы его задергались.

– Вон!

– Оставьте этот тон, Михаил Михайлович! – Донсков встал, взял из рук шофера сберкнижку. – Спасибо, Антон! Твой пай обязательно будет в памятнике, а какой, подумаем, ладно? И вас, Степан Федорович, благодарим за заботы.

Галыга, опустив голову, шмыгнул носом.

– Всех прошу уйти. Нерешенные вопросы – завтра, в рабочем порядке. Вас, замполит, тоже не задерживаю, – ровным, напряженным голосом сказал Комаров.

– Владимир Максимович, подожди в кабинете у Ожникова, я сейчас подойду, – попросил Батурин, когда все встали с мест.

Ждать пришлось недолго. Батурин пришел взволнованным и не скрывал этого.

– Сильно расстроился командир. Впервые услышал от него мат. Понять можно. Невольно, но Богунец поиграл в театр. А парню верю – без задней мысли предлагал… Через два дня тебе, Владимир Максимович, следует убыть в управление. Приказ начальника политотдела. Должен был сказать комэск, но видишь, как получилось?

– Знаешь зачем?

– Приблизительно. Вопрос кадровый. О перемещениях. Ты назначен членом комиссии. Придется попыхтеть над личными делами сослуживцев. – Батурин повернулся к Ожникову: – И вас, Ефим Григорьевич, приглашают.

– Я там недавно был.

– Что-то подбросил Гладиков перед отъездом.

– Обо мне?

– Вас касается.

Ожников переменился в лице и, чувствуя, как вспыхнули его большие уши, поспешил отвернуться к окну.

– Через два дня, говоришь? – переспросил Донсков. – Ладно. Мы с Михаилом Михайловичем запланировали последнюю в этот сезон охоту – успеем…

– Пойдет ли он теперь с тобой, Володя… А я, знаешь, в отпуск…

* * *

Инженер-синоптик предугадал погоду. Весь следующий день малооблачное небо пятнали стаи птиц, спешивших на юг. Они негусто шли и ночью, еще довольно светлой.

Перед отлетом в Город замполита Донсков с Комаровым все же на охоту пошли. Они вышли из городка в серебристых утренних сумерках. Ясно виделся каждый камешек вокруг, каждый листок на березах, и все же это был иной, чем днем, свет: мерцающий, призрачный. Они свернули в узкую лесную просеку и опустились по косогору к длинному, выгнутому, как лунный серп, озеру. По ту сторону озера низкий топкий берег, по эту от городка подступает лохматый лес. Сумрачные ели и ртутно-серебряная вода накрыты белым ночным небом, на закраине его маленькое седое солнце.

– Не обижайтесь на меня, Михаил Михайлович.

– Брось, не к месту. Жаль, что так плохо думаешь. Разойдемся в стороны, – сказал Комаров. – Скоро просветлеет, и поднимается птица. Удачи, Владимир Максимович! – И он увалисто заковылял прочь, высокий, сутуловатый, в странном надвинутом на самые брови головном уборе – саамской куколе, – закрывающем плечи от комаров.