Вечный шах

- Что ты делаешь? - спросила она - Ты ремесленник?

- Нет, - ответил он. - Я каменщик.

Теперь ей стало понятно, почему у Рувки такое серое лицо: в его поры въелась каменная пыль. Она двумя руками гладила большой, грубый, жесткий кулак и смотрела себе под ноги, туда, где лежали камни, прижатые друг к другу, камень к камню, твердые и неподвижные. Она вспомнила, как только что думала о камнях и о руках, которые раскалывают эти камни. Было странно, что он, Рувка, такой молодой, дробит камни и что они, даже разбитые, будут лежать веками, долго, как жизнь, а его, Рувку, того, что дробит камни, могут схватить завтра или даже сегодня, заломить руки за спину, бросить в черный автомобиль и увезти в Понары, чтобы убить там эти семнадцать лет, которые еще не знали женщины, не чувствовали ее ласки.

- Рувка, - сказала она. - Идем. Ты хочешь пойти со мной?

Он удивленно посмотрел на нее, и его густые сросшиеся брови поднялись еще выше.

- Я всегда хожу с тобой, - ответил он.

- Нет, - усмехнулась Бася. - Сегодня я никуда больше не пойду. Я не пойду туда, где должна была быть сегодня. Понимаешь?

Он молчал.

Она повела Рувку за руку. Она шла впереди, а он чуть сзади. Он не видел дороги, не знал, куда идет. Он смотрел на Басю и, казалось, впервые так близко видел ее ноги, пружинящие при каждом шаге, ее шею, высокую и теплую, зеленые блестящие глаза и алые, ярко-красные губы. Бася то и дело оборачивалась, и он думал, что хорошо бы купить какую-нибудь дорогую, сверкающую, искрящуюся брошь и приколоть ей на грудь вместо этого привычного украшения- желтой звездочки.

- Идем быстрей, - сказала Бася. - Еще увидит кто-нибудь.

- Пусть видят, - ответил он. - Чего ты боишься?

- Я не боюсь, - усмехнулась Бася. - Чего мне бояться. Может, ты не хочешь идти со мной? Я уже старуха, а ты еще так молод.

- Тебе двадцать, - ответил он.

- Нет, нет! Мне уже тридцать, а может, и все тридцать пять. Ты не знал, что я такая старая?

- Все равно тебе только двадцать. Не важно. Все равно двадцать. Она опять усмехнулась и сверкнула своими кошачьими глазами.

- Я тебе нравлюсь? - спросила она.

- Да. Очень, - ответил Рувка.

- Уже близко, - сказала Бася. - Ты знаешь этот дом?

- Нет, не знаю.

- Там, внизу, есть уголок. Там никто еще не был. Иногда я там сижу. Когда мне хочется побыть одной, я прихожу сюда.

Они спустились по кривым ступенькам, толкнули скрипучую дверь.

- Не запнись, - сказала Бася, - и не отпускай мою руку.

Рувка молчал.

- Там, в углу, под окошком, видишь? Там скамейка. Моя скамейка. Проходи, садись.

Они молча сидели рядом.

- Тебе нравится здесь?

- Очень нравится.

- Я же говорю, что здесь никто еще не был.

- Я знаю, - ответил он. - Ты думаешь, я не знаю?

- Правда? - сказала она. - Так что же ты сидишь?

- Не знаю.

- Ты любишь меня, Рувка?

- Люблю.

- Дотронься до меня. Почему ты боишься ко мне притронуться?

Она прижалась к нему, и он неловко обнял ее плечи. Он чувствовал ее теплую шею и боялся шевельнуться. Осторожно потрогал звездочку - украшение и хотел сорвать ее, чтобы приколоть на этом месте брошь, которой не было. Она сама повернулась, крепко обвила руками шею Рувки и поцеловала его в губы. Он чувствовал сладость ее губ и смотрел в ее зеленые глаза, блестящие, как у кошки.

- Обними меня крепче, - сказала она.

- Не хочу, - ответил он и убрал руку.

- Ты не любишь меня?

- Люблю.

- Так что же?..

- Не надо, - проговорил он.

- Не надо?!

- Нет, не надо.

- Но больше я тебе ничего не могу дать. Больше у меня ничего нет, сказала Бася.

- Не важно. Все равно не надо.

Тогда она обхватила голову руками, уткнулась в колени и заплакала.

Рувка сидел рядом, обняв ее вздрагивающие плечи; он гладил волосы Баси и не утешал ее. Он молчал и только время от времени негромко повторял одну и ту же фразу:

- Не плачь, Бася. Не надо. Никогда не надо плакать.

* * *

Глава седьмая. ХОД СЕМНАДЦАТЫЙ

1

- Ну давай, ходи!... - подгонял Шогер, по Исаак не шевелился. Рука никак не могла взять эту фигуру, которую нельзя было трогать. Исаак посылал руку вперед, но она по-прежнему сопротивлялась.

Шогер посмеивался, довольный.

- Взялся - ходи, - настаивал он.

"Да", - подумал Исаак и отдал фигуру, которую нельзя было трогать.

"Еще одна такая ошибка, и я действительно должен буду сдаться. Я останусь в живых по ошибке... Смешно".

Шогер потирал руки.

- Ты жалеешь? - спросил он. - Напрасно. Сегодня все идет как надо. Ты сам виноват, что научил меня хорошо играть. Рано или поздно я должен выиграть. Ничего не попишешь.

"Я все время думаю о ничьей... Слишком рано. Сперва добейся преимущества, а там будет видно. И сегодня надо стремиться к выигрышу, а потом уже пытаться свести вничью... Я должен все забыть... Нет мира, нет людей, передо мной только белые и черные клетки, деревянные фигуры и Шогер. Надо бороться, чтобы не проиграть..."

2

И опять шагаем мы с работы. Дорога неблизкая, идти трудно.

Утром - совсем иное дело: дорога та же, но идти легко.

Те, что в первом ряду, стараются замедлить шаг. Это часто им удается, но не всегда. Часовые торопятся домой и хотят, чтобы мы тоже торопились. Они не знают, что вечером дорога длинней, чем утром.