Вечный сон

– Когда придет время, мы обязательно окажемся там. Хорошо? – мягко говорит Апитсуак, вымученно улыбаясь.

Анэ выдавливает из себя судорожный смешок.

– Я пойду за мамой и Тулугак. – И, не дожидаясь ответа, он быстро выходит из комнаты.

И пока они все садятся за стол, пока накладывают себе суаасат, пока общаются и строят предположения, что случится дальше и как им лучше защититься от духов, у Анэ в голове крутятся прежние слова Апитсуака.

Он отец. Все-таки – ее отец. Значит, она тоже должна к нему вернуться. Должна хотеть к нему вернуться.

Медленно пережевывая мясо и глотая жирный бульон, Анэ пытается вспомнить все хорошее, что знает об отце. Он дал ей дом. Давал пищу. Она никогда не голодала, ей никогда не приходилось о чем-то просить. Отец растил ее сам, несмотря на смерть матери. Возил с собой и защищал от всего – и от духов, и от диких животных, и от враждебных людей.

Все вокруг могли оказаться врагами, и только от отца не исходила опасность. Они вдвоем – против всего мира.

Но вспоминать отца становится все тяжелее и тяжелее.

Анэ долго смотрит на темный бульон, лениво помешивая его ложкой, наблюдая, как перекатываются кусочки мяса. Вспоминает, что точно такой же суаасат она ела и с отцом, двести лет назад, – только гораздо более пресный. В новом времени все кажется ярче и вкуснее – и чем лучше ей становится, тем больше она сомневается во всем. И в этой неопределенности ее вновь тянет к отцу – туда, где можно найти укрытие. В одинокую темную хижину, где не происходит ничего нового. Любые духи и ритуалы вдруг кажутся Анэ гораздо понятнее, чем люди.

– А что вы ели в ваше время? – вдруг подает голос Ная, и Анэ ловит на себе ее заинтересованный взгляд.

Поколебавшись, она все-таки начинает рассказывать. Про охоту, про огромные тела китов, которые они разделывали прямо на берегу со всеми соседями. Про то, как отец охотился на медведей, и его упряжку с жутко громкими собаками. Про то, как они закапывали мясо в земле на зиму.

Анэ видит, что у Наи еще много вопросов – ее глаза загораются с каждым предложением. Но женщина молчит. Лишь кивает, улыбается и в конце концов переводит разговор на какие-то обычные вещи. Анэ понимает, что ей и нечего больше рассказать – не говорить же о том, как она часами ходила вокруг хижины и наблюдала за детьми. И уж тем более не стоит говорить про камни, которыми она играла.

Когда тарелки пустеют, Анэ бросает последний взгляд на фото Апитсуака с отцом – и вспоминает те простые слова. «Я просто смирился… но это же все-таки мой отец».

Вставая из-за стола, Анэ вновь выхватывает самым краем глаза темную фигуру. Она стоит за окном. Анэ тут же поворачивается к окну и до боли в глазах всматривается в дома и раскинувшуюся впереди улицу – но нет, все пусто, и лишь редкие люди проходят по заснеженной земле.

Она поворачивается к Апитсуаку – и вновь замечает ту же черную тень.

– Все в порядке? – спрашивает парень, явно видя – что-то не так.

Анэ медленно кивает.

Тень все так же неподвижно стоит за окном. И смотрит. Безжизненный и бесплотный черный дух. Анэ с дрожью выдыхает теплый воздух, плотно зажмуривает глаза – а когда их открывает, то ничего вокруг уже не видит. Только привычную светло-зеленую кухню.

Она понимает, что кто-то действительно наблюдает за ней, но отбрасывает от себя эту догадку. Анэ хочет еще хоть день побыть в тепле и спокойствии, без ритуалов и злобных духов. Без воспоминаний об отце.

И, изобразив улыбку, Анэ отправляется помогать Нае с посудой. Пусть готовка и уборка, очень изменившиеся за двести лет, будут ее самым большим удивлением.

…Ей только удается закончить все дела и вернуться в пустую комнату, как в дом кто-то врывается. Анэ слышит голос Наи и еще один – очень знакомый, женский, громкий, вместе с тяжелыми шагами и причитаниями.

Дверь открывается, и внутрь быстро заходит Атангана. Она дышит тяжело, словно быстро бежала от самого багрового дома; в глазах у нее стоят слезы.

– Анэ… – говорит она тепло, протягивая каждое слово. – Пожалуйста, скажи мне, ты нигде не видела зуб?

Все замирает. Кружится голова. Анэ быстро тянется в карман, сквозь меха нащупывая горячий, пульсирующий амулет Анингаака.

– К… какой зуб? – Она сжимает его крепко-крепко, тут же представляя себе тяжелую, теплую руку отца на своей ладони.

– Амулет Анингаака. Тупаарнак… – Атангана замолкает, проводя руками по лицу и дыша так тяжело, что Анэ становится ее жаль. – Она проснулась. Но ей… ей тяжело. Ей нужен амулет.

– Она знает, что Анингаак…

– Я… ей говорила. Но не знаю, поняла ли она. Кажется, что горе лишило ее разума и сил.

– С ней все будет хорошо? – тихо спрашивает Анэ, держась за амулет, украденный у Анингаака, как за единственную опору в этом мире.