Вечный. Тетралогия

Казалось, в воздухе еще ощущаются отголоски величественной мелодии. То ли листва на деревьях, то ли сами стволы продолжали вибрировать в унисон, наполняя все вокруг неслышными звуками, которые ощущались кожей или, может, нутром. Усатая Харя поднялся с колена и надел шляпу. Всю жизнь органная музыка приводила его в трепет. Он до сих пор не смог принять сердцем, что такую мощь и великолепие создает не целый оркестр, а всего один человек… Подобная чувствительность, по его мнению, была не к лицу старому вояке и суровому адмиралу, но, в общем-то, за свою долгую жизнь дон Крушинка успел понять, что это не самый большой его недостаток. А окинув взглядом лица коленопреклоненных донов, он смог, не кривя душой, в очередной раз утешить себя тем, что не его одного прошибла слеза.

Над огромной лесной долиной, где доны собрались на заупокойную мессу, наконец-то повисла полная тишина. Листва замерла, а птицы, оглушенные мощными звуками органа, еще не возобновили свои заливистые трели. Дон Крушинка вздохнул и повернулся к походному алтарю. Падре Нгомо улыбнулся ему; ярко блеснули белые зубы на чернокожем лице. Рядом фра Смит неторопливо гасил толстые, витые свечи.

— Спасибо, падре, — кивнул адмирал, — это была славная месса. Брату Хромому Носорогу она бы понравилась. — Он вздохнул. — Конечно, если бы он мог присутствовать на собственном отпевании.

— Благодарю, адмирал. Мне самому понравилось, — святой отец снова растянул губы в улыбке и накинул капюшон рясы на слегка заросшую тонзуру. В отличие от монахов воинствующих орденов или официозного клира Ватикана, которые делали постоянную депиляцию тонзуры, он довольствовался обычной вибробритвой. — Знаете, я воспользовался наметками, которые составлял для отпевания Щербатого Лезвия, но я помню ту мессу не так хорошо, как хотелось бы, поэтому пришлось поволноваться. Однако я, кажется, еще ни разу не служил мессу перед такой толпой народу, так что в этот раз ощутил небывалый подъем. Вот все и получилось.

Усатая Харя добродушно махнул рукой. Доны уже поднимались с колен и, гомоня, расходились к своим кораблям или ботам. Судя по доносившимся возгласам, месса понравилась всем. Падре окинул их отеческим взглядом, потом кивнул и направился к «Большой неприятности». Он был не только духовной особой, но и канониром на этом фрегате, а фра Смит — старшим механиком на «Хромоножке».

Дон Крушинка повел плечами и почувствовал, как они вновь будто сами собой сгибаются под тяжестью невидимой ноши. Опять навалилось это странное ощущение безысходности, которое мучило его последнюю неделю. Вернее, по-видимому, все началось много раньше, просто до того он с головой ушел в работу и некогда было смотреть по сторонам и прислушиваться к собственным ощущениям, а как только стало чуть свободней… Он неторопливо зашагал в сторону дальней опушки, где возвышался огромный сруб в три этажа с крытой дранкой крышей. Это был полевой штаб, возведенный за четыре дня сотней собранных со всех кораблей донов, которым за время нелегкой военной судьбы пришлось, по тем или иным причинам, овладеть ремеслом плотника.

Поднявшись на второй этаж, в крохотную клетушку, которая считалась его кабинетом, Усатая Харя протиснулся вдоль стены к столу, пинком подвинул струганую лавку и включил мобильную консоль. На экране возникло лицо дежурного по штабу. Дон Крушинка вздохнул и буркнул:

— Где Старый Пердун?

— Пошел горло промочить.

Усатая Харя нахмурился. До старта, по его подсчетам, оставалось не более недели, столько еще надо сделать, а его исполняющий обязанности начальника штаба… Тут он тряхнул головой, разозлившись на себя: и чего брюзжит? В конце концов, Старого Пердуна не в чем упрекнуть. Все, что от него требовалось, он делал, а в последнее время, когда дона Крушинку одолела хандра, то и больше.

— Что нового? Дежурный пожал плечами:

— Разве только последняя сводка?..

— Давай, — снова вздохнул Усатая Харя.

— В память или на экран?

— Давай на экран, только побыстрее.