Вечный Тук

А потом Майлз снова взобрался на ящик и поднял Винни. Ухватившись руками за край окна, она дожидалась вместе с ним. И когда грянул гром, разорвав небо грохотом, Винни скользнула внутрь и забралась на койку, целая и невредимая. Она взглянула вверх, в пустой проем окна, и увидела руки Майлза, державшего раму. Еще один раскат — и рама на месте. Винни ждала: станет ли Майлз заколачивать гвозди?

Дождь лил как из ведра, порывы ветра швыряли его струи туда-сюда в ночной тьме. Стрелы молний сверкали яркими вспышками, и маленькое здание тюрьмы сотрясалось от грома. Иссохшая земля жадно впитывала влагу. Винни и сама расслабилась, ощутив внезапно страшную усталость.

Но она продолжала ждать. Станет ли Майлз заколачивать гвозди? Наконец, встав на постели, Винни поднялась на цыпочки, ухватилась за оконную решетку и подтянулась, пытаясь выглянуть. Ливень хлестал ей в лицо, но при следующей вспышке молнии она все-таки глянула вниз. Двор был уже пуст. Но прежде чем успел прогреметь гром, в тот краткий миг, когда ветер и дождь стихли, ей показалось, что вдали, замирая, прозвенела короткая мелодия музыкальной шкатулки.

Глава 25

Первая неделя августа осталась далеко позади. И теперь, хотя до осени было еще несколько недель, уже казалось, что год начал закругляться и колесо опять повернулось, поначалу медленно, но все больше набирая ход в своем вечном, неизменном круговороте. Стоя у забора напротив неприступного дома, Винни уже слышала новые нотки в птичьих голосах. Целые стаи с гомоном взмывали в небо над лесом, затем садились, но лишь для того, чтобы миг спустя взлететь снова. За дорогой зацвел золотарник. А рано увядающий молочай раскрыл свои шершавые стручки, выставив напоказ уйму пушистых головок. И пока Винни разглядывала их, одна из пушинок поднялась под легким дуновением ветерка и тихо поплыла куда-то прочь, а другие выглядывали из коробочки, словно провожая ее взглядом.

Винни уселась на траве, поджав ноги. Прошло две недели с той грозовой ночи — ночи побега Мэй Тук. Мэй так и не нашли. Не осталось никаких следов — ни ее, ни Тука, ни Майлза или Джесса. Винни страшно этому радовалась. Но до чего же она устала! Это были очень-очень трудные две недели.

Сотни раз она возвращалась мысленно к той ночи, вспоминая, как констебль вошел в камеру, едва она успела устроиться на койке; как он опустил ставень окна, чтобы дождь не лил внутрь; как он потом стоял над ней, а она горбилась под одеялом, тяжело дыша и пытаясь выглядеть как можно крупнее; как он ушел наконец и больше не возвращался до самого утра.

Но заснуть Винни так и не посмела: она боялась, что сбросит во сне одеяло и обман обнаружится. Она лежала не смыкая глаз, и сердце ее колотилось как сумасшедшее. Никогда не забыть ей стук дождя о тюремную крышу, влажный запах леса, тьму, укрывшую их; не забыть, как трудно было сдержать кашель. У Винни запершило в горле сразу же, как только она поняла, что кашлять сейчас нельзя, и долгие часы она пыталась с этим справиться. И никогда она не забудет мерный скрип, доносившийся снаружи, — до самого утра она гадала, что бы это могло быть, и лишь по дороге домой увидела, как раскачивается на ветру виселица.

До сих пор ее бросает в дрожь, когда она вспоминает лицо констебля, обнаружившего ее в камере. Вначале она услыхала шум у тюремного крыльца, затем до нее донесся запах свежего кофе. Винни села, застыв ох страха. Отворилась внутренняя дверь, отделявшая, как она только сейчас заметила, служебное помещение от камер, и в луче света появился констебль, несущий поднос с завтраком. Он весело насвистывал. Подойдя к решетке ее камеры, он заглянул внутрь… Свист замер у него на губах — словно бы у него закончился завод. Винни едва не хихикнула, но тут же ей опять стало не до смеха. Лицо констебля побагровело от гнева.

Винни сидела на койке, потупив глаза, не зная, куда деваться от смущения… она чувствовала себя преступницей. Да констебль так и сказал: «Будь она старше, то не вышла бы отсюда так просто… Она преступница! — кричал он. — Соучастница! Она помогла бежать убийце. И это самое настоящее преступление. Но она слишком мала, чтобы понести законную кару. И очень жаль, — добавил констебль, — ибо она этого заслуживает».

Затем он сдал ее под опеку отца и матери. От этих новых слов — «преступница» и «опека» — у Винни кровь в жилах стыла. Вновь и вновь родители спрашивали ее, вначале с возмущением, а затем уже с безнадежным сожалением: почему, ну почему она так поступила? Почему? Ведь она их дочь! Они ей доверяли. Они старались правильно ее воспитывать, учили тому, что хорошо, а что плохо. Они просто не в силах понять!.. И наконец Винни прорыдала в мамино плечо единственную правду, единственное объяснение: Туки были ее друзьями. Она сделала это, потому что… любила их, несмотря ни на что.