Вечный всадник (ЛП)

— Приведи мне врача, иначе, если этот человек умрёт, я стану худшим из ваших ночных кошмаров.

Демон зашипела:

— Этот госпиталь защищен антинасильственными чарами, так что твои угрозы бессмысленны…

— Антинасильственные чары меня не сдержат, — зарычал Арес. — Приведи. Эйдолона.

— Угрожая моему персоналу, ты ничего не добьешься, — раздался у него из-за спины спокойный голос. Арес резко обернулся и увидел того самого доктора-демона, которого требовал привести.

— Это не угроза. Если Кара умрёт, моя Печать будет сломана. Понимаешь, о чём я?

Эйдолон встретил взгляд Ареса своим — проницательным и оценивающим. Немногие осмеливались так на него смотреть, и Всадник невольно ощутил уважение к этому парню. Госпиталь был владениями Эйдолона, и он сделает всё, что потребуется, чтобы сохранить его в безопасности. Сейчас необходимо было спасти Каре жизнь, и он это знал. Врач, походивший на человека не меньше Ареса, сделал знак медсестре. Тут же с места вскочили два каких-то оборотня и проводили Ареса в бокс.

Всадник осторожно опустил Кару на смотровой стол.

— Что случилось? — Эйдолон натянул перчатки, и племенная татуировка, покрывавшая его руки от кончиков пальцев до плеч, начала светиться. Семинусы, редкая разновидность инкубов, обладали способностями, которые каким-то образом были связаны с рунами, вытатуированными на их руках. Арес лишь надеялся, что дара Эйдолона, каков бы он ни был, хватит на то, чтобы спасти Каре жизнь.

— Она умирает. — Эйдолон кивнул, проверяя дыхательные пути и дыхание девушки. Тем временем одна из оборотней — блондинка, которую, судя по бейджу, звали Владленой — считала Каре пульс, а вторая слушала сердце.

— Кара носит мой агимортус, и он убивает её. Её смерть сломает мою Печать.

Нахмурившись, Эйдолон поднял на него глаза.

— Но ведь ты говорил, что, когда умерла Син, Печать Мора не сломалась.

— Другой вид агимортуса, — Арес крепко держал Кару за руку. — И еще тебе следует знать, что она связана с цербером.

Эйдолон, потянувшийся было за ножницами, остановился:

— Интересно. И где этот цербер?

— Не знаю.

— Значит, его могли ранить? — Эйдолон снизу доверху разрезал блузку Кары посередине, и Ареса пронзила ужасная ревность. Все застыли на месте. Должно быть, он издал какой-то дикий вопль, потому что все уставились на него, словно он только что отгрыз рога Крестовой гадюке[108].

— Ой… извините. — Он опустил руки и сжал кулаки, надеясь, что это поможет не пустить их в дело. Однако это было странно; он никогда в жизни так не ревновал женщину.

— Обычно я не… просто… — Боже, а ещё он никогда в жизни не был заикающимся дураком.

— Всё нормально, — сухо ответил Эйдолон. — У нас тут частенько бывает такое — «а-ну-не-трожь-мою-жену».

— Она мне не жена. — Он, конечно, считает её своей, но это слово подразумевало постоянство. Которое ему и Каре не светит.

— Коне-ечно, — понимающе кивнул Эйдолон, но Арес очень быстро понял, что этот демон — настоящая язва. — Значит, ты всегда угрожаешь врачам поотрывать им головы и украсить ими свою каминную полку?

Он это сказал? О господи. Что ж, ему нужно привести мысли в порядок, и как можно быстрее.

— Просто делай то, что нужно.

Очень медленно Эйдолон развел в стороны полы блузки Кары, и Арес задохнулся от возмущения. Какая разница, врач этот парень или не врач. Он пялится на женщину Ареса. Его… жену. Дерьмо.

Он сосредоточился на том, чтобы поглаживать руку Кары большим пальцем и не перебить всех, кто находится в комнате. А когда Эйдолон снял с Кары брюки, стало еще хуже.

— У неё множество ссадин и кровоподтёков, — заметил Эйдолон, прощупывая живот девушки.

— Ага. — Голос Ареса прозвучал хрипло. Устало. — Она… её избили.

И, чёрт, вот чёрт, агимортус посветлел ещё больше и стал бледно-розовым, точно шрам от затянувшейся раны.

Эйдолон дотронулся пальцем до одного из синяков, и его татуировка ярко вспыхнула. Синяк уменьшился и посветлел, однако Эйдолон выругался.

— Синяк должен был полностью исчезнуть. — Он стянул перчатки. — Каких-либо серьёзных повреждений у неё как будто нет, но я вызову своего брата. Шейд сможет проверить работу ее внутренних органов.

Он накрыл Кару простыней.

— Я скоро вернусь.

Остальной персонал вышел из палаты вместе с врачом, оставив Ареса наедине с Карой. Он не отпускал её руку, не мог отпустить.

— Кара? Дорогая? Очнись.

Ресницы девушки дрогнули, но она не открыла глаза.

— Что случилось? — голос был слабым, едва различимым, и Аресу одновременно захотелось кричать от радости, что она очнулась, и вопить от отчаяния, что её голос звучит так ужасно.

— Ты упала в обморок. Мы в больнице. Кара, послушай. Прости, что я так себя повёл. Я не должен был уходить от тебя вот так. Я вёл себя как эгоист, а ты этого не заслужила.

Кара открыла глаза, и Арес понадеялся, что годы, проведённые в боях, не позволят ужасу проявиться на его лице. Её глаза ввалились и были воспалены, а прекрасный чистый цвет морской волны стал мутным и напоминающим скорее болото.