Вечный Жид

«Но кому это понадобилось? — подумал незадачливый объект н а р у ж к и, медленно шествуя с раскрытой газетой по дорожке вдоль Онкологического центра. — Комитету, вернее его наследнице, Российской э м б э, я и на хрен не нужен… Милиция, которая меня бережет? Как-никак, а в отношении меня одинцовский пинкертон Емельянов возбудил уголовное дело, да еще по р а с с т р е л ь н о й статье…

Но я и так никуда не денусь, весь на ладони, тратиться на дорогостоящий потаённый сыск не имеет смысла. Какого же тогда фуя выслеживают меня?»

Он перебрал еще несколько соображений, где были в перечне и таинственная мафия, которой на поверку некий русский сочинитель абсолютно до фонаря, и чиканутые рэкетиры, готовящиеся устроить п и с ь м е́ н н и к у отечественный к и д н а п и н г, то бишь, похищение с выкупом, но подобные сумасшедшие домыслы Станислав Гагарин определил словом б р е д я т и н а, незаметно оглянулся, вроде как случайно тормознув и уронив вторую газету из-под мышки, п р о в е р и л с я, так сказать…

Загадочный х в о с т не приклеился, исчез.

Станислав Гагарин несколько разочарованно вздохнул, ему вдруг захотелось поиграть со странным парнем в кошки-мышки, хотя, если говорить откровенно, всякие фокусы-покусы со слежкой вовсе не приносят о б ъ е к т у душевного равновесия, и писатель только храбрился-бодрился перед самим собой, а в глубине же души был несколько встревожен и озадачен.

Его, мягко говоря, озабоченность значительно возросла, когда свернув от автобусной остановки на дорожку, ведущую через голый еще фруктовый сад к больничному бело-голубому зданию, писатель увидел вдруг таинственного незнакомца, который шел ему навстречу, смотрел на Станислава Гагарина в упор и приветливо улыбался, будто отца родного увидал.

Это было так неожиданно — писатель был уверен, что тип этот остался в очереди у киоска, что Станислав Гагарин непроизвольно кивнул будто знакомому и удостоился ответного знака в виде открытого взгляда больших, хотя и суженных в уголках глаз, с розоватыми белками и желтыми — тигриными? — пятнами в центре.

Расходясь с писателем, незнакомец склонил голову, и Станислав Гагарин отметил, что проделал он сие с достаточно гордой, прямо-таки царственной осанкой.

«Ба, — мысленно воскликнул сочинитель, — да, мы, наверное, попросту соседи по больнице! Молодой писатель, видел меня в Доме литераторов, небось, или еще где… Потому и попадаемся на глаза друг другу».

При этом он старался не думать о том, каким образом этот тип оказался впереди собственного маршрута писателя, хотя положено ему было, так сказать, д е т е р м и н а н т н о, причинно, находиться где-то позади. Сие обстоятельство Станислав Гагарин просто выводил за скобки, пользуясь извечной практикой рода человеческого. Когда нам что-либо мешает, не укладывается в привычную ипостась, мы выбрасываем это ч т о-л и б о за борт.

Разминувшись с молодым коллегой, как определил его сочинитель, Станислав Гагарин прошел по аллее дальше, к площадке, где стояло несколько садовых скамеек, призванных гостеприимно размещать больных и посетителей в теплые часы, и здесь писатель понял, что выбросить за борт смуглого незнакомца, так упорно попадающегося ему на прогулочном маршруте не удастся.

Как ни в чем не бывало загадочный кавказец — или среднеазиат, а, может быть, и палестинец? — сотней метров до того миновавший Станислава Гагарина, теперь сидел на одной из скамеек и жестом предлагал явно ошарашенному писателю расположиться рядом.

II

Личность Марка Туллия Цицерона писателя Станислава Гагарина интересовала всегда. Как, впрочем, и сама классическая история Древнего Рима, с романтической байкой о братьях-маугли Реме и Ромуле, кровавой заварушкой, устроенной гладиатором Спартаком, вечной р а з б о р к о й между патрициями и плебсом, зациклившимся антисемитом античности Катоном Старшим по поводу того, что Карфаген должен быть разрушен, Корнелием Суллой и Крассом, так хотевшими добиться особой dignitas — эфемерной военной славы, и, конечно же, обаятельным Цезарем, который погиб от руки Брута, продавшегося большевикам…

Какие времена, какие люди!

Правда, в нравственный кодекс гордых римлян не входило понятие с о в е с т и, так высоко чтимой сыном Двадцатого века, автором этих строк, но Станислав Гагарин доподлинно знал: античная культура и не завещала сей ценности тем, кто формировал нравственные императивы, руководствуясь заветами сына плотника из Назарета.

Что поделать, так сложилось на берегах Тибра, и вовсе не нам, придумавшим ГУЛАГ и Освенцим, мировые войны и атомную бомбу, упрекать вскормленных молоком волчицы предков за отсутствие в их душах канонов лицемерной христианской морали.

Еще в трактате «О законах» Цицерон писал: у римлянина две родины. Одна — великая, она требует бескорыстного служения и жертв и воплощена в римском государстве. Вторая — малая, горячо любимая, коя есть плоть и существо повседневной жизни. Это община, в которую входят семья — ф а м и л и а римлянина — и сам он со всеми возможными домашними потрохами.