Вечный зов

Да, так он им сказал тогда, повернулся и пошел, не заботясь, как они поняли его слова и что о нем думают.

На фронт, как Инютин Кирьян, Федор не побежал. После проводов Семена он дня три или четыре пролежал дома, на работу не ходил. Анна что-то говорила ему, о чем-то просила, плакала – он отмахивался.

А потом встал, побрился, пошел в МТС, к начальнику политотдела Голованову.

– Вот что... снимайте броню, – заявил он ему, даже не поздоровавшись. – Я на фронт лучше пойду.

– Погоди, Федор Силантьевич, – сказал Голованов, несколько удивленный. – Приближается уборка. Зимой ты взял обязательство убрать сцепом из трех комбайнов две с половиной тысячи гектаров...

– Другие уберут. Вон на курсах девок сколько научили. И трактористок, и комбайнерок. Я на работу больше не выйду.

– Как это не выйдешь?

– А так. Я все-сказал...

И Федор пошел из кабинета.

– Стой! – вскрикнул Голованов, встал, опираясь на костыль. И заговорил, дергаясь, багровея лицом: – Ты что вытворяешь?! Мы тут с ремонтом пурхаемся, а ты неделю нос в МТС не показывал. Теперь заявляешь...

– Болел я, – вяло сказал Федор.

Голованов, помнится, прихрамывая, подошел к Федору, оглядел его с ног до головы.

– Ну, что оглядываешь?! – раздраженно воскликнул Федор. – Я не продаюсь, не примеряйся... А я вам больше не работник.

Голованов еще помолчал, думая о чем-то. Потом сказал:

– Давно уж не работник, мы видим... Так я и не могу понять, что с тобой такое произошло.

– На фронт, сказано, хочу.

– Все хотят, да ведут себя по-человечески. Вот сын твой Семен...

– Ты им не тыкай мне в морду! Он сам по себе, я сам...

И еще помолчал начальник политотдела МТС, видимо пытаясь понять смысл его слов.

– Держать мы тебя не будем, Федор... Теперь обойдемся с уборкой как-нибудь.

– Вот и обходитесь, – неприязненно бросил Федор.

– Но пока суд да дело, на работу выходи. А то вместо фронта суд тебе выйдет.

– Пугаешь?

– Цацкаться с тобой, что ли, будем?! – опять вскипел Голованов, лицо его стало совсем черным, страшным. – Нашелся какой! Война, люди хлещутся до полусмерти, а он... Отправляйся в мастерскую да гляди у меня!

Федор смог сообразить тогда, что предупреждение Голованова было нешуточным, прямо из его кабинета ушел в мастерскую. И вообще не выходил почти из МТС, пока продолжалось это «суд да дело», как высказался начальник политотдела. Продолжалось оно недолго, в конце июля Федор получил повестку. Провожали его одна Анна да Андрейка с Димкой. Дети были испуганы. Анна не плакала, ничего не говорила, Федора это смертельно, до тошноты озлобляло, но он тоже ничего не говорил, в голову ему, как в медный лист, долбило со звоном: «Ну и черт с вами, оставайтесь! Оставайтесь!» Лишь стоя уже в проеме вагонной двери, он спросил сверху:

– В Михайловку, к Назарову в колхоз, теперь, значит, переедешь?

– Куда же еще? Туда.

– Ну, возвращайся. Хороший был уголок земли. Был, да сплыл.

Анна, помнится, запрокинула изумленные, сверкающие глаза. Федор толком не разглядел тогда, но, кажется, были в них, в ее глазах, все-таки слезы.

Через неделю Федор находился уже за Волгой, рыл учебные окопы, ходил в ночные учебные атаки, ползал по-пластунски и дырявил из винтовки мишени, на которых был изображен силуэт немецкого солдата в каске. Такая жизнь продолжалась больше двух месяцев. Потом всю дивизию, в которой он служил, погрузили в теплушки и повезли куда-то. По составу сразу же разнесся слух – на Кавказ. На Кавказе Федор никогда не был, с любопытством оглядывал места, по которым медленно тащился поезд, но долго ничего особенного не видел – степи, лощины, невысокие каменистые холмы. Уж нет-нет начали виднеться вдали черные громадины гор...

Разгрузились ночью где-то под городом Нальчик, на пыльном полустанке, где возле единственного длинного барака росло несколько чахлых деревьев, порочно двинулись прочь по каменистой дороге. Камни хрустели под ногами, непривычно едкая пыль лезла в рот и ноздри, въедалась в глаза, и к рассвету заняли окопы, отрытые, выдолбленные ранее оборонявшимися здесь войсками чуть ли не в сплошном камне в полный рост. Всем было объяснено, что в нескольких десятках метров вдоль реки, которая называется Баксан, расположены немецкие окопы, что фашисты могут в любую минуту начать наступление и что оборонять позиции приказано до последнего дыхания.