Вечный зов

Бледнея, Василий начал подниматься. Он находился в лазарете уже вторую неделю, начал ощущать, как крепнут у него руки и ноги, но сейчас сил не хватило даже, чтобы встать во весь рост, он мешком плюхнулся обратно на стул.

– Что? Что?!

– Нет больше Вали Губарева. Айзель погнал его вчера на пост охранников...

В голове Василия больно загудело. Словно откуда-то издалека донеслись слова Паровозникова:

– И это известие надо воспринять спокойно. Спасти его было невозможно. И так же спокойно делать то, что нужно... и что можно.

Паровозников мог рассказать Василию кое-какие подробности и причины скорой гибели Валентина. Айзель каким-то образом догадался или подозревал, что Кружилин, номер 42316, исчез с помощью Губарева. Куда и как исчез – не знал, но, будучи неглупым по этой части, понимая, что, если эсэсовское начальство о таком случае узнает, его авторитету прибавления не будет, большого шума поднимать не стал. Он попытался навести справки о поступивших в ту ночь в лазарет. Об этом сказал один из санитаров, верный и преданный человек. А ничего не узнав, взялся за Губарева...

Но, видя состояние Василия – тот сидел окаменевший, стеклянными глазами смотрел куда-то мимо, – говорить обо всем этом Никита Гаврилович ничего не стал.

– Свое обещание он выполнил, – прошептал Василий. – Он ему пообещал: «Одну возможность для побега я устрою...» И вот – выполнил.

И вдруг остывшие глаза Василия начали быстро наполняться слезами. Он как-то всем телом вздрогнул, будто враз сбросил с себя оцепенение, ударился головой об стол, раз, другой, закричал:

– Почему?! Почему? Почему-у?!

Паровозников торопливо схватил его за плечи, сильно тряхнул.

– Успокойся! Слышишь? Я приказываю!

– Хорошо... – всхлипывая, сказал Василий.

– Себя... и других погубишь!

– Я это понимаю теперь – надо спокойнее... – по-мальчишески вытирая рукавом слезы, сказал Василий. – Но ответьте, объясните... я давно заметил это: почему во всех лагерях, повсюду, самое зверское обращение с нами? Самые страшные пытки – нам! Самые страшные издевательства – нам...

– Потому, что мы русские, Вася, советские, – сказал Паровозников спокойно. И, отойдя от Василия, молча постояв у стола, прибавил: – А все советское ассоциируется у них со словом, с понятием – русский. Они, фашисты... да и не только одни фашисты, хотят нас истребить поголовно. За то, что мы осмелились жить и живем по человеческим законам. И показываем в этом пример другим. За революцию семнадцатого года. Они не могут справиться с ней. Они рассчитывают уничтожить ее и память о ней на земле, если уничтожат нас физически всех до последнего...

– Там, в Жешуве, конопатый эсэсовец обещал не всех, – с горечью усмехнулся Василий. – Помните?

– Правильно. А остальных превратить в рабов. Я помню. Причем в рабов бессловесных и покорных. Они рассчитывают остальных стерилизовать, чтобы не было потомства. Потушить мозг, чтобы и проблеска сознания не возникало...

– И это... такое возможно?! – едва пошевелил губами Василий.

– Если ты имеешь в виду медицинскую сторону – возможно. Я врач, я это знаю. Они делают давно различные чудовищные опыты над людьми. И здесь, в Бухенвальде, и в других лагерях.

– Я имею другое... – Горло Василия перехватывала судорога.

– Нет, Вася. Чудовищным этим планам сбыться не суждено. Они прольют море крови и уничтожат миллионы людей. Не только русских. Но с разумом человеческим им не справиться, не одолеть его. Жизнь им не остановить. Живое вечно стремится к жизни. В борьбе с ней они погибнут сами. И только бесконечное проклятье будет витать над их тенями. А жертвы их приобретут вечное бессмертие.

Паровозников говорил это, сидя теперь, рассматривая свои длинные, сильные пальцы.

– Вот Губарев Валентин, скажем, – продолжал Никита Гаврилович тем же ровным и спокойным голосом. – Физически они его уничтожили. А духовно? Ведь он с самого начала отчетливо сознавал, что, отправляя тебя вот сюда, к нам, обрекает себя на смерть.

– Он это... знал?! – прошептал Василий.

– Конечно. Не за Назарова же браться Айзелю после твоего исчезновения... Знал. Но пошел на это. И ты, если останешься жив, не забывай этого никогда...

Василий, потрясенный, молчал.

– Он это знал, – повторил Паровозников. – Но им никогда не понять, почему он пошел на это, что его заставило на такое решиться. Им не понять природу нашей психики и характера, не понять нашу духовную природу. Вот почему их людоедские планы обречены на провал, а сами они все мертвецы. Живые пока мертвецы.

Никита Гаврилович умолк и молчал довольно долго, сидел недвижимо. Затем вздохнул, откинулся устало на спинку стула.

– Ладно, Василий, довольно об этом... Подумаем, что дальше нам делать.

– А дальше что? – ответил Кружилин невесело. – Они прольют море крови, уничтожат миллионы людей. Я вот, как и Валька Губарев, буду в числе этих миллионов. Назаров – не будет.