Вечный зов (Том 2)

Предчувствие ее обмануло лишь наполовину, от Семена ничего не было, а письмо от Ивана пришло недели через полторы после этого разговора. Но как о нем сказать Анне Савельевой, Агата не знала. Нет, там не было страшного известия о Семене. О нем Иван вообще не упоминал ни словом. Но это-то и было непонятно и странно. В любом письме Иван хоть что-то сообщал о племяннике воюют, мол, с ним по-прежнему. Значит, жив и здоров он. А тут - ни звука. Но не это было даже самым странным, - может, думала Агата, забыл просто Иван или не успел написать ничего о Семене, там и времени-то для писем иногда не хватает. Поразили Агату следующие слова из письма, нацарапанные торопливо, неровными буквами: "Анне передай, что как Федор был подлецом, так и остался, даже не подлецом, а и сказать этого в письме не могу кем, и мужа у нее нету, а почему - я вернусь когда и расскажу все, как на духу". Почему Иван вдруг заговорил в письме о старшем своем брате? Встретил, что ли, где его там, на войне? Али от солдат чего слыхал? Что значит "мужа у нее нету"? Убили, что ли, его, погиб? Коли б так, Иван, наверное, так и написал бы. "...Мужа у нее нету, а почему - я вернусь когда и расскажу все, как на духу". Как это понимать?

Все полторы недели Агата мучилась, как на огне, несколько раз на дню вчитывалась в эти строчки, но понять ничего по-прежнему не могла, носила письмо с собой, но Анне показать не решалась. И вот, глянув зачем-то сперва на сидящих у амбара председателя с Кружилиным, Анна сама сказала неожиданно:

- Давай письмо.

- Какое? - вздрогнула Агата.

- Не вижу, что ли? Не крути. Дай сюда. Вон в кармане кофточки-то! - И пошла за веялку.

И Агата невольно шагнула за ней.

Еще на ходу она вынула письмо из кармана, зажимая его в кулаке, неприятным от торопливости голосом произнесла:

- Тут, Анна, ничего такого про Семена. Ничего - живой он, значит.

Анна молча развернула измятый, замусоленный треугольник. Письмо она, держа его обеими руками, читала долго, очень долго. Кружилин уехал, простучали его дрожки. Где-то на другом конце тока с возчиками зерна ругался Назаров. Потом шаги его стали приближаться. А Савельева Анна все смотрела в листок, вырванный из обычной школьной тетради, пришедший сюда из-за тысяч верст, с фронта.

- Ну, чего? Письмо, что ли? - спросил Назаров.

- Ага. От Вани, - сказала Агата.

- Живые-здоровые они там с Семкой?

- Ага...

- Ну, слава богу. Поклон им отпиши.

Назаров отошел, затихли его шаги. Анна все не отрывалась от листка.

Наконец руки ее дрогнули, она подняла на Агату твердое, как камень, бескровное лицо.

- Я... я ничего не могла понять про Федора, - промолвила Агата.

- А тебе и не надо, - неживыми губами проговорила Анна. Голос ее тоже был неживой и мертвый. - Это только мне дано одной...

* * * *

После того дня, как уехал добровольцем на фронт Николай Инютин, что-то произошло с Лидой, дочерью учительницы Берты Яковлевны. Долговязый Колька будто увез с собой ее вечную желчь и все колючие слова, которые она постоянно рассыпала вокруг, и, лишенная этого, она сразу же сделалась растерянной и беспомощной, притихла. Да и все мальчишки и девчонки, работающие в колхозе, в чем-то изменились, словно в один день сделались намного старше, как-то реже затевались нехитрые ребячьи забавы по вечерам, совсем прекратились ссоры, которые раньше иногда бывали. Инютина провожали все - так распорядился председатель колхоза Назаров; узнав, что ученик их школы уезжает на фронт, освободил всех от работы на целый день и выругал деда Евсея Галаншина и Володьку Савельева, которые не хотели было давать подвод на станцию.

- Запрягай, сказано, четыре подводы! - повысил он голос. - Соображал-ка работать перестала? Свезешь мне ребятишек, обратно привезешь... Савельев Володька! Комиссаром при деде будешь.

- Да ладно, - нехотя буркнул Савельев. - Только и так кони измаянные.

- Без разговоров у меня! Деятели!

Николай Инютин прямо ошалел, когда они все высыпали гурьбой на перрон и, галдя наперебой, как воробьи, окружили его. В поношенном, выгоревшем на солнце, великоватом в плечах, видимо отцовском, пиджаке, он стоял возле заплаканной матери и молчаливой сестры Верки, был тоже хмур и бледен, сперва даже не мог и сообразить, зачем это они все явились сюда. А когда понял, губы его задергались, глаза заблестели, и, крутясь меж них, он бессвязно говорил:

- Это ж надо, а? Спасибо, что ж... Ведь такая даль из колхоза. Мам, Верка... Видите? Ну, прямо я... не предполагал.

Он это говорил и тер пальцем свой горбатый нос.

Позже других он увидел Ганку, стоявшую чуть в стороне, длинными руками разгреб всех, будто колосья в поле, шагнул к ней.

- И ты... пришла?

- Ага... - кивнула она. - Мы все приехали тебя проводить. Димка вот. Лида...

Губы у Николая опять дрогнули, он стоял перед ней, опустив тяжело длинные руки.

- П-понятно. Я так рад, что все... А Лидка где?

- Я здесь, Коля, - произнесла девушка негромко, смахнув слезу.