Вечный зов (Том 2)

- Осенью, Тонь, поженимся, - сказал он ей потом. - Подзаработаем трудодней на свадьбу...

Она мочила слезами рубцы от страшных вил на его плече и левой руке, целовала их и говорила по-детски:

- Я на семь годков старше тебя, но это ведь ничего, а? Ничего же, Володя?

- Да это что, это ничего.

- А я тебе доброй женой буду. Как собака, верной до гроба. Завидовать тебе будут!

- Да я знаю... знаю, - шептал он.

Сообщению сына Иван не удивился. По осени сделали нешумную свадьбу. И нынешним летом Антонина ходила уже с большим животом и всем говорила, что, если родится дочка, она назовет ее Агатой в честь матери своего мужа...

* * * *

А у Анфисы и Кирьяна, к изумлению многих, родился ребенок, мальчишка, еще в конце сорок четвертого, примерно через полгода, как они переехали в Михайловку. Когда она еще ходила им, бабы у колодца нахально любопытствовали:

- Да как же он тебе, Анфис, заладил? Без ног-то...

- А ноги в этом деле не главное, - смущаясь, как девчонка, отговаривалась она. - Бесстыдницы!

- А может, не он это? В этом деле ты охулку-то на руку никогда не клала.

- Не-ет, - улыбаясь чему-то, качала головой Анфиса. Улыбалась, будто хотела сказать: глупые вы, чего бы в жизни понимали...

Инютин Кирьян шорничал целыми днями - починял колхозные хомуты, шил уздечки и всякую сбрую. Потом научился ловко приколачивать подметки, набойки, латать всякую обувь, летнюю и зимнюю. С утра до ночи в дом Инютиных забегали люди, приносили разные разности, чем жил колхоз, и Кирьян забывал о своем увечье. По жарко натопленной избе ползал такой же лобастый, как сам Кирьян, сынишка, ласкаясь, верещал, как птенец. Анфиса, уходя на работу, всегда говорила с улыбкой: "Оставайтесь, мужики"; возвращаясь, она приносила улыбку эту обратно, такую же чистую, нигде не растраченную. А может, она и не уносила ее вовсе, потому что Кирьян постоянно чувствовал ее на себе и ночами, прижимаясь к теплому и большому телу жены, шептал не однажды:

- Я всегда знал, Анфис, что ты такая...

- Дура же я была! Ну прям несусветная, - отвечала она, и в груди у нее что-то колотилось и вздрагивало.

Верка жила в Шантаре, работала буфетчицей на железнодорожном вокзале и путалась, по слухам, со станционным милиционером Аникеем Елизаровым. К родителям, как они перебрались в Михайловку, ни разу не приезжала. Николай еще служил в армии, в мае сорок пятого, за три дня до победы, он был ранен в грудь под Дрезденом, из госпиталя написал родителям, как всегда в своем стиле: "...от же, сволочи, угостили напоследок, ну прям до злости обидно. Да ничего, мам и батяня, я их накрошил, за каждую твою ногу не меньше, как по полсотни уложил, пущай отдохнут".

Судя по наградам, Колька не хвастался, в Михайловку и Лидке он слал карточки, на которых был изображен сперва с одной медалью, потом с другой, с третьей. В середине сорок четвертого на гимнастерке его поблескивал уже рядом с медалями орден Славы, к концу этого же года появился второй, такой же, а перед самым ранением был награжден орденом Красного Знамени. В письмах он писал о чем угодно, а фотографии слал без всяких комментариев: глядите, мол, они сами обо всем говорят, как и погоны, - Николай к концу войны стал старшиной.

Анфиса каждую карточку помещала в общую застекленную большую раму, висевшую на стене на самом видном месте.

Шорничал и сапожничал Инютин год с небольшим. А по осени сорок пятого завернул в их уютную, тщательно обихоженную избенку Иван, новый председатель колхоза, принес бутылку водки, поставил ее, поздоровавшись, на стол. Не понимая, что к чему, Кирьян кивнул Анфисе, та крутнулась в сени, оттуда в погребушку, принесла малосольной капусты, огурцов, быстро зажарила глазунью.

- Ну что ж, Кирьян Демьяныч? По одной-другой осилим?

- Да что ж, - сказал он, - это не грех, ежели за дело.

- За дело, Кирьян.

- За дело мы всегда смело... как в песне поется.

Инютин быстро подкатил к столу. Левой рукой оперся о его кромку, а правой об табуретку и легко забросил на соседнюю свое тело.

- Ловко это ты, - невольно произнес Иван.

- А что ж... Анфиса сперва меня все, как ребенка, за стол сажала, в кровать носила. Да что ж я, думаю, позор такой, сам к бабе не могу теперь забраться. Ну, и приловчился. Руки у меня сильные стали...

- Вот за Анфису твою первую и выпьем. За сердце твое золотое, Анфиса.

- Ой!

- Не "ой", а выпьем, - как-то сурово поддержал Кирьян. - Это ты правильно, Ваня.

Выпили, захрустели капустой.

- Хороша, - сказал Иван, кивая на тарелку.

- Капустка завсегда хорошая закуска, - кивнул Кирьян. - И поставить не стыдно, и съедят - не жалко. Так что за дело-то?

- Колхозный бухгалтер нам скоро потребуется, Кирьян. У нас работает старик из эвакуированных. Домой засобирался.

- Ну? - не понял Кирьян. - Я слыхал...

- Я выговорил, чтоб он остался, пока не подучит тебя.

- Да ты... что?! - воскликнул Кирьян, даже задохнувшись. - Из меня это получится... как из одного предмета тяж.

- А хитрое дело, что ли? Хватит в хомутах ковыряться. С полгодика приглядишься, а там... Контору новую строим, в ней же тебе и жилье будет. Две-то комнаты хватит?