Вечный зов (Том 2)

- Густава этого мы потом живьем схватили, нашим передали. Это было уж под местечком Штейнфельд, неподалеку от городка Шверин, первого мая. Сюда нас зачем-то пригнали. А как гнали все эти девять дней! Сколько убили по дороге! Кто лишь споткнется - смерть... Ну, под Штейнфельдом этим леса, тут мы колонну женщин-заключенных встретили из Равенсбрюка. Был у них такой лагерь для женщин. Не послушались уж окриков конвойных, рассыпались по лесу, стали обниматься. Самые крепкие мужики завыли, глядя на этих женщин, стон и плач над лесом поднялся. Охрана орет, стреляет в воздух - стройся, мол, - а из леса никто не выходит. Эсэсовцы же сами в лес боятся... Неподалеку, слышно давно уж,, канонада наших пушек гремит. Для нас это музыка, а для них... Утром первого мая и разнесся слух, что эсэсовцы строятся и собираются покинуть лагерь, на Шверин хотят идти. "Не упускать палачей!" - раздалось по лагерю. И знаешь, папа... Ну, смешно прямо и мерзко как-то. Едва мы, еле живые от мук, подползли к опушке и дали по ним один залп, они брызнули во все стороны, как жирные мыши. Ей-богу, как мыши, мундиры на немцах мышиного цвета были. И оружие даже побросали. Мы похватали их автоматы - да за ними. Наша группа штук двадцать пять эсэсовцев живьем захватила, среди них этого "железного Густава". Железный... - опять усмехнулся Василий. - Веду его, а у него между ног мокро... прости, мама.

- Ужасно, - еще раз вымолвил Полипов и поежился, будто ему было холодно.

- Привел я его в лес, а там уж танк стоит наш. Со звездой! Из башни наполовину танкист виден, говорит что-то. Подойдя, я разобрал, что война заканчивается, в Берлине последние бои идут. Об этом танкист говорил...

Когда Полипов, посидев, выпив стопку водки, поздравив Василия еще раз с возвращением, ушел, мать снова начала плакать, проговорила с укором:

- Первого мая, а сейчас январь. Где ж ты это-то время был, чего молчал? Пытка бы наша с отцом насколько раньше кончилась бы!

- Кончилась... - невесело вздохнул Василий. - А потом опять могла начаться. Освободили нас, да опять... уже свои.

- Как?!

- А так... Немало было и таких, как Максим Назаров, про которого я рассказывал. Надо ж было с каждым из нас разобраться. А это не так уж и просто. А сколько будут разбираться, откуда мне было знать? Да что, если вдруг не разберутся, как все было, чему-то не поверят? Зачем же вам...

- Сынок, сынок! - стонала она.

Обнимая мать, поглаживая ее плечо, Василий говорил отцу:

- Пока с нами разбирались, встречал я многих и из Бухенвальда. От них узнал, что Никита Гаврилович Паровозников во время восстания в лагере погиб. Тот самый Айзель из каменоломни в упор его прошил из автомата... И Назаров Максим, говорили мне, вместе с Айзелем, как пес, по лагерю с автоматом бегал, полосовал заключенных... Потом, рассказывали мне, вроде захватили их обоих живьем, нашим войскам передали.

- В какого подлеца превратился! - глухо сказал Кружилин.

- Не знаю, пап, кто как будет смотреть теперь на меня... А ты поверь - ни одним словом, ни одним поступком я не виноват перед людьми, перед тобой с мамой. Ничем я там не посрамил свою страну. Я лучше бы тысячу раз сдох...

- Я верю, сынок, - тем же голосом тяжко произнес Кружилин.

Когда этим вечером укладывались спать, Поликарп Матвеевич попросил:

- О Максиме Назарове, сынок, не надо пока никому... Отец его, Панкрат, и так сильно плох.

- Все равно же, рано или поздно...

- Пусть лучше поздно. Он в больницу наконец засобирался - пулю колчаковскую из легкого вырезать. Пусть сперва съездит и вырежет, а то передумает еще...

- Ладно, - сказал Василий.

* * * *

А Юрий Савельев, сын Антона и Лизы, приехал в Шантару несколько дней назад, удивив, как и Андрейка в свое время, всех - на его командирской гимнастерке поблескивала, отражая щедрые апрельские лучи, звездочка Героя Советского Союза.

- Юрий... Антонович! - ахнул восхищенно и Кружилин, когда он снял в его кабинете плащ.

- Вот, сразу, и Антонович, - смутился Юрий.

- А кто ж еще? Старший лейтенант, герой! Ну, рассказывай, что и как...

- Долго это. Воевал все время в Первом Украинском. Под Сандомиром, когда Вислу форсировали, был тяжко ранен. В госпиталь уже пришло известие, что правительство меня... Потом опять воевал, был и под Берлином, хотя брать его не пришлось. Зато освобождал Прагу. Народ наш победу в тот день праздновал, а мы еще дрались. А десятого мая был опять ранен, на этот раз легко... Вот и все, если коротко.

- Мать бы с отцом на тебя поглядели!

- Да, расстраивал я их, бывало... Пусть лежат спокойно.

И Наташа, когда он с букетом купленных на базаре цветов пришел к ней в домишко бабки Акулины, точно так же воскликнула, изумленная:

- Юрий!