Вечный зов (Том 2)

- Вы знаете, сначала мне показалось... Но с уверенностью я не могу сказать. Он, "русский Савелий", пришел к нам в горы небритый, моя сестра Гюри его привела. Он был сильно ранен. Раны у него еще болели. У нас была партизанская группа в семь человек всего. Он был восьмым. Он был странным, все время почти молчал. Мы думали - потому, что ранен. Но когда раны зажили, он продолжал молчать. И не брился почему-то, лишь немного подрезал бороду ножницами.

- Может быть, он вам... или вам, Сигвард, рассказывал что-либо о своей прежней жизни? - спросила Наташа.

- Нет, - сказали оба норвежца.

А Сигвард Эстенген добавил:

- Однажды он, кажется, сказал мне, что родом из Сибири. Да, это он сказал, а больше ничего.

- У вас не сохранилось листовки, в которой фашисты назначили цену за его голову? - спросил Андрей у Кнютсена.

- Нет, к сожалению.

- Расскажите все, что вы о нем помните. Все, все! - попросила Наташа.

- Я же говорю - он в основном сидел и молчал.

- Как же так - сидел и молчал? Вы же партизанами были.

- О-о! - протянул Кнютсен. - Я читал, читал о русских партизанах. Но у нас было не так. Все не так. Крупных отрядов у нас не было, у нас были небольшие группки, по шесть - двенадцать человек. Мы укрывались в горах. Мы не воевали, как русские партизаны, не сбрасывали с рельсов поездов. Мы нападали иногда на маленькие немецкие гарнизоны, это было. На автомашины. Если военнопленные где-либо работали, а охраны было мало, мы пытались отбить пленных. Но концлагеря были в основном на островах. Понимаете? И мы, партизаны, выпускали подпольные газеты и листовки, чтобы информировать население о положении на фронтах. Для нашей группы это была основная задача. Мы имели у себя в горах батарейный радиоприемник и небольшую типографию. Когда мы слушали радиоприемник и записывали сообщения, составляли листовки, Савелий сидел и молчал. Целыми днями так. А потом брал гранаты или взрывчатку, если это у нас было, вставал на лыжи и уходил.

- Зачем же вы его пускали?! - вскрикнула Наташа.

- Он не слушался.

- Да вы же командир!

- Но он был русским... Мы не могли его заставить остаться. Он возвращался через несколько дней, и мы не знали, откуда, он ничего не объяснял.

- Хороши партизаны! - усмехнулся Дмитрий.

- Да, у нас так было, - виновато сказал Кнютсен. - И мы по радио лишь потом узнавали, куда и зачем он ходил и что сделал... Немцы сообщали, что бандит по имени "русский Савелий" взорвал кинотеатр в Бреннёсунне или поджег теплоход с немцами в порту, испортил несколько паровозов в депо Тронхейма. Оказывается, он всегда посылал потом по почте в немецкую комендатуру письмо: "Сделал это русский Савелий. Я еще доберусь и до тебя, свинья Требовен..."

- Требовен - это рейхскомиссар оккупированных областей Норвегии, - пояснил Эстенген. - Савелий-Семен всегда делал такую приписку... Зачем он вообще посылал эти письма немцам, я не знаю. Не надо было этого делать, наверное.

- Да, но он это делал...

- Как погиб... он? - задала Анна вопрос, который никто задавать не решался. Она в Норвегии ни разу ни у кого и ничего не спрашивала, задала только этот один-единственный вопрос.

- Это случилось в начале марта сорок пятого на том месте, где стоит ему памятник. Мы возвращались из Бреннёсунна и попали в засаду. В город мы ходили за батареями для своего приемника и за продуктами. Была ночь, мела пурга, нас было четверо. Немцы нас окружили неожиданно. Мы отстреливались, пока были патроны. Во время перестрелки двое наших товарищей были убиты, остались мы с ним только. И патронов нет... Одна граната лишь осталась у Савелия. Противотанковая. Он взял ее у бреннёсуннских подпольщиков для какой-то своей новой диверсии... И он мне сказал: "Я сейчас отвлеку их, а ты, Харальд, прикинься пока убитым, а потом иди к товарищам в отряд. Отомстите потом за меня..." Я не понял, как он собирается их отвлечь. А он закричал: "Schie?en Sei nicht! Ich bin Russe, ich hei?e Sawjeli. Ich ergebe mich". [Не стреляйте! Я - русский Савелий. Я сдаюсь.] Эти слова произвели магическое действие, немцы стрелять перестали. А Савелий повторил: "Ich bin allein. Ich ergebe mich". [Я остался один. Я сдаюсь.] Он встал, поднял руки, пошел сквозь пургу. Я до сих пор вижу, как он идет с поднятыми руками, а вокруг него крутятся тучи снега... Он шел будто окутанный дымом, на спине у него был парусиновый мешок...

- И что же... дальше? - с трудом выговорил Андрей.

- А дальше... когда немцы окружили его... раздался чудовищный взрыв.

Едва он это произнес, послышался стон Наташи, короткий и мучительный. Он затих, и в квартире Кнютсена установилась долгая тишина.