Вечный зов (Том 2)

- Это верно, не просто! - вскрикнул вдруг Кирьян, по сути дела скомкав тост, и первый выпил.

Были потом и еще тосты - за Анну, за ее сыновей и невесток, за внучку Лену, было шумно и весело, и лишь Кирьян Инютин пьяно хмурился, а потом опять сказал свое:

- Не просто... не все могут. В самую суть ты, Поликарп. Колька мой - смог. Теперь вот в райкоме партии работает. А Верка - не смогла. Только и смогла... Что она смогла, Анфис?

- Помолчи, Кирьян, - попросила Анфиса.

- Не-ет, Поликарп - он правду говорит. В самую точку. Высматривала она в жизни, высматривала чего-то, как коршун добычу. А ее самою Аникей Елизаров схватил.

- Да пусть живут, тебе-то что? - опять промолвила Анфиса.

- Да теперь чего, пущай, - обмяк и он. Но упрямо проговорил свое: Автомобиль купили, ездит на нем, принцесса. А не смогла... Димка, ты прочитаешь или нет свои стихи? А то норму свою я уже выпил, чекушку опростал... Про войну мне, а, Дим?

Попросили и другие, Лена даже нетерпеливо захлопала в ладоши.

- Про войну... - Дмитрий встал. - Я на войне не был, по возрасту не успел. А Семен, наш брат, не вернулся с нее, сгорел в ее ненасытной пасти. Мы только что съездили в Норвегию, попытались найти его следы хотя бы... Там, в Норвегии, да и вообще, когда я бываю за границей... Редко, но бываю там. И там я особо остро чувствую, какая она, война, была с фашизмом, что пришлось нашей земле и нашему народу перенести. С фашизмом дрались все народы нашей страны, многие народы мира. И об этой битве с проклятой чумой я задумал написать поэму. И посвятить ее погибшему брату. Поэма будет состоять из монологов людей различных национальностей... Я вам прочту монолог русского человека, бывшего в войну мальчишкой и попавшего под оккупацию. Я попытался представить себя на его месте...

Проговорив это в полной тишине, Дмитрий замолчал.

- Ну? - нетерпеливо подтолкнул его Кирьян.

И, будто подчиняясь этому возгласу, Дмитрий начал:

Лишь глаза закрою..?

В русском поле

Под Смоленском, Псковом и Орлом

Факелы отчаянья и боли

Обдают сжигающим теплом.

Пар идет от стонущих деревьев"

Облака обожжены вдали,

Огненным снопом

Моя деревня

Медленно уходит от земли,

От земли,

Где в неземном тумане,

На кроваво-пепельных снегах.

Словно в бронзе,

Замерли славяне,

Дети,

Дети плачут на руках.

Жарко.

Жарко.

Нестерпимо жарко,

Как в бреду или в кошмарном сне.

Жарко.

Шерсть дымится на овчарках,

Жадно псы хватают пастью снег.

Плачут дети.

Женщины рыдают.

Лишь молчат угрюмо старики

И на снег неслышно оседают,

Крупные раскинув кулаки.

Сквозь огонь нечеловечьей злобы

Легонький доносится мотив.

Оседают снежные сугробы,

Человечью тяжесть ощутив.

Вот и все... И мир загробный тесен...

Там уже не плачут,

Не кричат...

Пули,

Как напев тирольских песен,

До сих пор

В ушах моих звучат.

До сих пор черны мои деревья.

И хотя прошло немало лет,

Нет моих ровесников в деревне,

Нет ровесниц.

И деревни нет.

Я стою один над снежным полем,

Уцелевший чудом в том огне.

Я давно неизлечимо болен

Памятью

О проклятой войне...

Время, время!

Как летишь ты быстро,

Словно ливень е вечной высоты.

В Мюнхене

Иль в Гамбурге

Нацисты

Носят, как при Гитлере, кресты.

Говорят о будущих сраженьях

И давно не прячут от людей

На крестах - пожаров отраженья,

Кровь невинных женщин и детей.

Для убийц все так же

Солнце светит,

Так же речка в тростниках шуршит.

У детей убийц

Родятся дети...

...Ну, а детям мир принадлежит.

Мир - с его тропинками лесными,

С тишиной и песней соловья,

С облаками белыми сквозными,

С синью незабудок у ручья.

Им принадлежат огни заката

С ветерком, что мирно прошуршал...

...Так моим ровесникам когда-то

Этот светлый мир принадлежал!

Им принадлежали

Океаны

Луговых и перелесных трав...

Спят они в могилах безымянных,

Мир цветов и радуг не познав.

Сколько их,

Убитых по программе

Ненависти к Родине моей,

Девочек,

Не ставших матерями,

Не родивших миру сыновей.

Пепелища поросли лесами...

Под Смоленском, Псковом и Орлом

Мальчики,

Не ставшие отцами,

Четверть века спят могильным сном.

Их могилы не всегда укажут,

Потому-то сердцу тяжело.

Никакая перепись не скажет,

Сколько русских нынче быть могло!

Лишь глаза закрою

В русском поле

Под Смоленском, Псковом и Орлом

Факелы отчаянья и боли

Обдадут сжигающим теплом.

Тает снег в печальном редколесье.

И хотя леса мои молчат,

Пули, как напев тирольских песен,

До сих пор в моих ушах звучат.

Пока Дмитрий это читал, стояла мертвая тишина, всхлипнула лишь один раз Лена, а следом за ней Кирьян - безногий, совсем поседевший, как и Кружилин, старик. И когда Дмитрий замолчал, стояла все та же тишина, все так же всхлипывали Кирьян и Лена, а вслух сказать никто ничего не решался.

Жена Андрея во все глаза смотрела на Дмитрия, будто никогда раньше его не видела. Зубов сидел, опустив голову, Кружилин глядел куда-то в окно...

И в продолжавшейся тишине, чтобы уничтожить ее, Дмитрий голосом чуть торжественным, но больше веселым заговорил нараспев:

В моей крови

Гудит набат веков,

Набат побед и горьких потрясений!

И знаю я - до смерти далеко

И вновь зову веселье в час весенний...

Бывает так, что белый свет не мил.

Но вот

В полях последний снег растаял.

И я окно распахиваю в мир

И календарь весны моей листаю.

В тот календарь,