Вечный зов (Том 2)

- Что ты смотришь на меня этак? - проговорила старушка. - Жили-жили мы с Филатом да разошлись. В житействе обыкновенное дело... Он, Филат-то, недавно, годков пять назад, еще до войны, приходил ко мне. "Давай, грит, старая, все забудем да крышу одну и будем чинить над головой, коли прохудится". Не легло сердце... Да и людей-то чего смешить?.. А любовь у меня с ним была-а! За все отогрелась. С того самого дня и отогрелась, как возник Филат на пороге той избушки... Как счас помню - только-только я печурку раздымила, похлебку каку-то приставила, а дверь и отмахнулась. Он стоит в проеме белом, молодой, крепкий... Он и счас, как сутунок лиственничный, не трушится от годов-то, не гниет, язва. А тогда... Глаза его щелястые режут, а мне не страшно. Свет такой хороший в них. "Ишь ты, говорит, фатерщица объявилась на моей избушке. Гляжу, грит, следки человечьи намараны по снежку. Потом, грит, гляжу - дым с избушки. Кто такова? Как звать?" - "Акулина", - говорю. "Ишь ты, смеется, Акулинка, ягодка-малинка. Не ел ишо, а во рту уж сладко. Штаны-то зачем мои натянула?" "А нету, говорю, юбки у меня". - "А-а ну, тогда рассказывай... Варначка ты, что ль?" Ну, а чего ж отпираться? Рассказала все. И кто такова, и за что на каторгу угодила. Чаем его с брусничным листом напоила. Пою его чаем, а сердце так и стукотит - он это, судьба моя, ей-богу, он! А он напился чаю, взад-вперед прошелся по избушке, остановился, раздел меня глазищами-то острыми до наготы прямо. Аж, чую, всполыхнула я вся жаром... "Ничего, грит, ты, отощала только, в бедрах-то обвяла... А ежели вот я счас поваляю тебя спиной по полу, тоже приткнешь за шею к чему-нибудь?" Хотелось мне сказать, девка, не приткну, куда мне теперь, жизнь меня самою приткнула, делай ты что хочешь со мной. А вымолвила другое. "Приткну, говорю, али зарежу". Он усмехнулся хищно. "Ну ладно, грит, варначка, пошел я..." А куда? - опять же думаю. Кликнет людей, свяжут меня, да и вернут с бегов в каторгу. Да нет, думаю, сам бы справился с этим делом, один... Дня три так прожила, на четвертый гляжу в оконце - прет он на лыжах. На санках за собой стреляного лося волочет. Выскочила я ему навстречу - да на шею, заплакала. А он: "Вот, бегляха, пировать счас будем да свадьбу делать". - "Как, кричу, свадьбу?" - "А что ж, блестит он глазами, - мяса, где положено, нарастим тебе, бумаги всякие я выправлю тебе тож... И обвенчаемся к весне, уедем ко мне в деревню Облесье, тут всего верст за двадцать. А пока - так, а? Поверишь?" - "Поверю, говорю, поверю, родимый..."

Старуха совсем разволновалась, последние слова выговорила с трудом. У Наташи стонало сердце, она сидела и думала, что судьба этой Акулины чем-то напоминает ей собственную, только еще горше она и страшнее, что все на свете повторяется не раз и не два. И неужели... неужели такая судьба будет и у Леночки вот, беспомощно лежащей сейчас в кроватке? Зачем тогда на свет ее она родила в муках? Или у другого... такого ребенка? Нет, не должна такая судьба повторяться! Солнышко должно светить людям, правильно бабушка сказала.

- Может, спать, дочушка, ляжем? - спросила старуха. - Ложись седни пораньше.

- Я на почту еще пойду. Я хочу телеграмму отцу...

- А-а, ну что ж... Можа, и надо. Все разъяснилось чтобы. Это конечно...

- Я вот удивляюсь вам... - проговорила Наташа, помедлив. - Такая вот жизнь у вас... тяжелее и не придумаешь. А душа не очерствела. Как это объяснить?

- Э-э, родимая! Не то говоришь-то, - сказала старуха тихо и раздумчиво. Нет, не то, касатушка. Поп Филипп у нас на каторге был... всех каторжанок по очереди в прислуги себе брал. Вдовый он почему-то был. Вдового попа на каторге только и сыщешь. А пьяница-то - не приведи господь! И двое мальчуганов у него было годов по пяти-шести. Вот он и брал к ним каторжанок. Это там просто было. Договорись со смотрителем женской тюрьмы - и все дело. А какая ж не пойдет! Все шли, ждали, не позовет ли поп, перед смотрителем Ободьевым на коленки валилась каждая, чтоб ее направил. Ба-альшой приплод от попа на каторге был... И любил он говаривать, поп Филипп: "Страданиями душа человеческая обчищается". Оно так, может. Да не совсем. Я думаю, не только обчищается... Горе-то, горюшко доброты человеку к людям прибавляет.

- Значит, чтоб душу очистить... чтоб доброты прибавилось, надо через нечеловеческие страдания пройти?

- А что ж, - сказала серьезно старушка. - Не вкусив, не почувствуешь. А почувствуешь, так и врагу не пожелаешь. Хотя кто его хочет, горюшка-то? Да ведь земля под тучею, а туча-то гремучая. Ох, устала я с тобой балакать...

Акулина Тарасовна потыкала высохшей рукой в подушку, прилегла. Голова ее была настолько легкой, невесомой, что на тугой подушке не обозначилось даже вмятинки.

- Ступай на почту, коли уж... А то совсем обночилось.

- И повенчались вы с Филатом Филатычем потом? - спросила Наташа.