Вечный зов (Том 2)

- Ладно, сейчас мы попробуем все сами узнать. Заказывай, Наташенька, Москву, Наркомат. Только спокойнее...

...Когда в телефонной трубке после долгого хриплого кашля раздался насквозь прокуренный далекий голос: "Миронов слушает..." - Наташа ойкнула и почувствовала, как остановилось сердце. Она сразу узнала голос отца, хотя он за несколько лет изменился до неузнаваемости, износился весь, стал будто заржавленным.

- Кто там? Я слушаю, - повторил отец.

- Папа! Папка! Это я, Наташа... Это я, это я! - закричала она торопливо, захлебываясь. - Ты меня слышишь? Ты меня слышишь?

- Конечно... Здравствуй, дочка. Как ты там?

Наташа не замечала, что голос у отца спокойный и холодноватый даже, эмоций никаких в нем нет, что отец разговаривает так, будто они вчера или позавчера только расстались, а завтра снова будут вместе.

- Я тебе телеграмму послала. Папа! Ты слышишь?

- Да, я слышу. Я получил. И Савчук мне говорил...

- Почему ты мне не отвечаешь, папа?

- Ты замуж вышла, что ли?

- Да, папа. Его Семеном звать. У меня дочь родилась.

- Я знаю. Савчук мне об этом тоже говорил.

- А мама, мама... Ее нет... нас бомбили!

- Я знаю, - опять глухо сказал отец.

- Папка, да почему же ты не написал, не позвонил, когда Савчук... Я ждала, ждала! Ты когда... тебя давно... - И Наташа опять захлебнулась, не в силах произнести страшное слово.

- Нет, меня не очень давно освободили, - помог ей отец.

- Совсем? Папа...

- Как же еще освобождают? Я скоро приеду к вам, наверное. Я поеду по всем сибирским заводам нашего Наркомата. И к вам заеду... Прости, Наташа, звонит внутренний. До свидания, я напишу тебе...

И в трубке щелкнуло, громко захрипело. Наташа оторвала ее от уха и поглядела на трубку удивленно.

- Вот видишь, как хорошо, - с улыбкой произнес Нечаев, вышедший из кабинета в приемную. - Ну, поздравляю.

- Спасибо, - прошептала Наташа.

Директор стоял в приемной, держа в руках фуражку, он что-то еще проговорил и пошел из заводоуправления. А Наташа долго еще сидела за своим столом, не шевелясь, осмысливая теперь весь разговор. Только теперь, вспомнив каждое слово отца, она поняла, что разговор вышел какой-то странный, холодный... И что на другом конце провода был вроде и не отец ее, а чужой, посторонний человек. В сердце сделалось больно, и на глазах от какой-то неясной еще обиды проступили слезы...

* * * *

Своя жизнь, не всегда понятная родителям, идет у детей.

Димка Савельев, сын Анны и Федора, за два военных года незаметно налился силой, окреп, голос его сделался басовитым. Весной сорок третьего ему исполнилось пятнадцать лет, все мальчишечье в его фигуре стало быстро исчезать, ходить он стал более развалисто, ноги на землю ставил твердо, словно не шел, а сознательно и размеренно печатал шаги. Черные, глубоко посаженные глаза стали какими-то еще более зацепистыми, смотрели на всех внимательно и словно пронизывали насквозь всякого. Его взгляда не выдерживали даже некоторые школьные учителя, а преподавательница литературы, женщина пожилая, почти старуха, нередко говорила:

- Почему ты смотришь так на меня, Савельев?

Малоразговорчивый от природы, Димка теперь стал еще молчаливее и на такие слова только пожимал плечами.

- Ты, Савельев, кажется, не любишь меня. А за что? - спросила однажды эта же учительница. - Смотришь, будто насквозь продавливаешь.

- Почему же? - возразил Димка. - Я вас уважаю... И литературу люблю.

Он действительно любил литературу и вообще учился неплохо.

- И на меня... И на меня ты вот так же все зыришь, - в тот же день сказала ему Ганка, с которой он по-прежнему занимался в одном классе, сидел в одном ряду, только он на задней парте, а она на первой. - Я затылком всегда чувствую. От девчонок стыдно. Дома гляди сколько хочешь, а в школе не смей.

- Нужна ты мне... - буркнул Димка. - И дома, и в школе.

- Так, да?! - повернулась она к нему, глаза ее метали черные молнии, давно набухшая грудь гневно колотилась. - Ты... так?!

Смуглые щеки Димки порозовели, и только это выдало его волнение, потому что внешне он остался совершенно спокоен. Он качнул лобастой головой и еще более упрямо и дерзко произнес:

- А как же еще? Воображаешь о себе много.

У Ганки от обиды мелко затряслись губы, большие и красивые ее глаза? быстро-быстро переполнились слезами, засверкали ослепительно, сделались еще прекраснее. И с длинных ресниц на пылающие щеки капнула одна слезинка, потом другая.

- Ладно, - прошептала она почти беззвучно, крутанулась так, что чуть не хлестнула его по лицу тяжелыми уже косами, и убежала, оскорбленная и непокорная.