Вечный зов. Том I

Иван попрощался с Анной и вышел вместе с Семеном. Федор сел и замолчал. Почему-то он вдруг вспомнил, как стояла на крыльце и глядела на него Верка Инютина, будто собиралась столкнуть в снег. «Дура ты», — сказал ей Федор, а она ответила: «Это — пока, а потом вырасту, может…» Странные слова-то какие она сказала…

— Зачем он к тебе приезжал? — спросил он у Анны.

— Ответ Панкрата Назарова передал, — ответила она.

— Какой ответ?

— Я спрашивала, примет ли в колхоз с ребятишками.

— Это… как же — в колхоз? — В глазах Федора шевельнулось удивление.

— Ты же разводиться со мной надумал. Куда же я с ребятишками? А там — с людьми буду.

Федор глядел теперь на жену из-под бровей с усмешечкой.

— И что Панкрат?

— Примем, говорит, чего же…

— Ну! А может, я передумал разводиться?

— Что ж, я сама живая еще… — чуть помедлив, ответила Анна. — Я сама от тебя уйду.

— Так… — Федор опять встал. — Ну-ка, повтори!

Анна, прибиравшая на столе, отшатнулась в угол. Но больше ни она, ни Федор сказать ничего не успели — в сенцах загремел кто-то палками, открылась дверь, вошел красный с мороза Андрейка, за ним — Семен в накинутой на плечи тужурке.

— Вот он, лыжник, — сказал Семен, вытер Андрейке пальцами мокрый нос. — До соплей накатался.

Потом Анна стала кормить Андрейку. Он громко схлебывал чай с блюдца, несколько раз хотел задать матери мучивший его вопрос, но каждый раз, взглянув на хмурого, как черная туча, отца, не решался.

— Ложись ступай, — коротко сказала мать, когда он поужинал.

* * * *

Андрейка ушел в комнату, где они спали теперь втроем — он, Димка и Семен. Димка, сильно выставив плечи, сидел за письменным столом, готовил уроки. Семен, лежа в кровати, читал книжку.

— Мне Витька сказал, Макар-то вовсе не брат ему. А тебе, говорит, родной дядя, — проговорил Андрейка. — Это как же так, а?

Книга в руках Семена чуть дрогнула.

— А ты… слушай побольше вранье всякое!

В глазах у брата было что-то беспомощное, растерянное. И Андрейка понял: Витька сказал правду.

Димка бросил тонкую ученическую ручку на стол, обернулся.

— Ничего не вранье. Мамкин это родной брат. Я знаю…

— Что — знаешь? Откуда ты знаешь?! — закричал Семен. — Ничего вы не знаете…

— А почему ты кричишь-то? — спросил Андрейка.

Семен встретил широко открытые Андрейкины глаза, неловко отвернулся, сморщился, будто во рту у него стало кисло, с яростью сунул несколько раз кулаком в подушку, взбил ее.

— Не вашего ума это дело. Спать давайте. Тушите свет…

…Через час свет потух во всех окнах дома Савельевых, он стоял, молчаливый, придавленный толстым слоем снега на крыше, в длинном ряду других домов улицы, ничем не отличаясь от них в темноте. Андрейка долго не мог уснуть, лежал рядом с похрапывающим Димкой — все думал о том, что сообщил ему Витька. Потом уснул. Не спали теперь в доме только Федор и Анна.

Федор лежал на спине, глядя в невидимый потолок, и, чувствуя рядом теплое тело жены, молчал.

— Значит, сама надумала уйти от меня? — насмешливо спросил он. — То-то, гляжу, осмелела, Ваньку ночевать оставляла.

— Уйду, — всхлипнула она. — Сил больше нет.

— Расклеилась, — сказал он беззлобно и устало. — Никуда ты не уйдешь. И на том покончим.

— Уйду, уйду, уйду! — распаляясь, заговорила она все громче, — Господи, как я проклинаю то время, когда замутил ты мою голову! И вот выпил ты всю кровь из меня, все соки… Все, все правильно Иван сказал про тебя: не любишь ты никого — ни меня, ни детей, ни жизнь эту, ни власть — никого. И себя, должно, не любишь. Зачем тогда ты живешь-то? Зачем?

— Интересно! — Федор даже приподнялся. Лица жены не было видно, в темноте поблескивали только неживым цветом мокрые глаза. — Ну а дальше? Или все?

— И на мне ты хотел жениться из жадности к отцовскому богатству… чтобы… чтобы развратничать потом на заимке, как отец.

— Вовсе интересно, хе-хе!.. — Смешок его, хриплый, глухой, походил на кашель. — Женился я в девятнадцатом на тебе, когда в партизанах был. К тому времени от богатства вашего один дым остался.

— Это уже так получилось, что в девятнадцатом… А я говорю — хотел раньше. Любил-то Анфису, жил ведь тогда еще с ней, а жениться хотел на мне.

Федор, завалившийся было на подушки, опять приподнялся, на этот раз быстро, рывком. Анна слышала, как ходит в темноте его грудь, но продолжала:

— А что от богатства нашего дым один остался — это тебя и точит всю жизнь, как червяк дерево.

— Замолчи… об чем не знаешь! — тихо, с тяжелым стоном, попросил он.

— Знаю! — упрямо продолжала Анна, поднялась, села. И заговорила быстро, торопливо, точно боялась, что Федор не даст ей высказаться до конца, зажмет чем-нибудь рот, — может быть, своей широкой ладонью, может быть, подушкой. — И отца моего ты жалеешь, которого Иван застрелил. А брата своего за это и ненавидишь… за то, что опомнился он, Иван, тогда, пришел к партизанам, понял, где правда… Ты мстишь ему за это всю жизнь, потому что больше-то никому не в силах мстить… али боишься другим-то! Вот… Этаким никто тебя не знает, а я — знаю. Теперь… теперь тебя и он, Иван, раскусил… Теперь он тебе и вовсе смертельный враг.