Вечный зов. Том I

— Постой… — прошептала она. Он остановился, вернулся. Еще тише, словно ветерок дунул, она произнесла: — Сядь…

И когда он сел на прежнее место, она всхлипнула, точно ее душили, одновременно качнулась к Федору, упала ему на колени, забилась в них выкрикивая:

— Дура я, дура, бесстыжая дура!

А Федор гладил ее по острым плечам и улыбался.

В глухом углу бывшего сада, заросшего теперь лопухами и жгучей крапивой, Федор и Анна просидели около часа. Они ничего больше не говорили. Он все гладил и гладил ее по плечам, и она успокоилась, затихла, как ребенок.

— Не верю я, что ты меня… что по-хорошему. Вон сколько девок кругом… красивых, — сказала она.

— Девок много. А меня к тебе только тянет… С Ванькой-то что у тебя? Как теперь? Я ведь не отступлюсь.

— Да что — Ванька?! Что — Ванька! — дважды воскликнула она.

Луна поднялась высоко, когда Федор вспомнил, что его ждет Инютин.

— Это не ты, а я не верю, Анна, — сказал Федор.

— Во что?

— Да во все… дальнейшее. Так, потискаемся друг к дружке, да и горшки врозь. Разве отец твой отдаст тебя… за своего работника?

— Шибко-то я его согласия добиваться не буду… ежели…

Ответ ее не понравился Федору. Совсем не понравился. Он сказал:

— Нет, нельзя так. Что мы, нехристи какие, чтоб без родительского благословения?

— Благословит. Куда денется!

Вот это было уже лучше…

* * * *

Инютин Демьян встретил Федора недовольным кряхтеньем.

— Я думал, уж не придешь нынче. Зориться, гляди, начинает. Все по девкам шаришься?

— Что мне, молодому? Запретительно, что ль?

— Кхе-кхе, это верно. Вот тут есть одна девка-ягодка… дочка вдовы Настасьи…

— Анфиска, что ли?

— Она.

— Зеленовата пока.

— Они, такие-то, зеленоватые, куда послаще переспелых. Не знаешь?

— Не пробовал. — Федор сел у стола.

— Ну, попробуй.

— Ишь ты. Сам лучше.

— Сам-то я с усам, да чем усы длиньше, пробовалка короче.

Разговор шел в шутливом тоне, Федор не придавал ему никакого значения. Деревяшка Инютина валялась возле кровати. Демьян прыгал по комнате на костылях, волоча пустую кальсонину по полу. Он подскакал к висевшему на стене пиджаку, вынул замызганный бумажник, начал рыться в нем.

— Бери, — сказал Инютин, бросая на стол четыре смятых десятки. — Задарма деньги.

— Это… как? — Федор бессмысленно переводил взгляд с денег на заросший желтым волосом рот Демьяна и обратно на деньги. — За что же столь?

— За дело, ради которого я тебя из тайги вызвал. Это задаток пока. Исделаешь — еще столь получишь.

Пальцы Федора затряслись, он потянулся к бумажкам, но отдернул руку. И в голове что-то плескалось, не то горячее, не то холодное.

— А что я должен сделать? — прохрипел он.

— Здрасте! — недовольно мотнул головой Инютин. — Я ить сказывал. Об Анфиске-то.

— Что — об Анфиске? — тупо уставился на него Федор.

— Спортить, грю, девку надо. Балда непонятливая, — спокойно теперь проговорил Инютин, усаживаясь на другом конце стола.

Федор начал подниматься. Поднимался он тяжело, упираясь в кромку стола, чувствуя, как волнами что-то хлещет в груди — не то горячая кровь, не то просто жар.

— Ты… ты в уме ли?! Какая она тебе девка? Ребенок еще… — Федор не то чтобы испугался — охватил его гнев и брезгливое чувство к одноногому Демьяну.

— У этого ребенка титьки в кофточке не умещаются уже.

— Все равно… Ей четырнадцати нету.

— Пятнадцатый давно идет. Матка ее сказывала — в успенье пятнадцать будет.

— Все равно, — упрямо повторил Федор. — Пущай подрастет еще. Тогда…

— Не тогда, а счас надо… Счас, понял?! — захрипел Инютин. Костыли, которые он держал возле колен, застукали об пол. — Сядь! Садись, говорю! — взревел он, подрагивая маленькими, круглыми, как горох, глазами.

Ноги Федора сами собой подогнулись, он сел, чувствуя, что лоб вспотел, вытер его ладонью.

— Балда, — повторил Инютин, собрал деньги со стола, дважды скакнул на одной ноге вокруг стола к Федору, сунул смятые бумажки ему за пазуху. — Я за что тебя при себе держу, трешницы за каждый месяц плачу?

— Не за это.

— Знамо дело. Потому на особицу это оплачиваю.

Федор молчал, опустив голову. И Демьян молчал, глядел на Федора холодно и брезгливо, крепко сжав сухие, тонкие губы.

— Нет, не буду я… Освободи от этого, — тихо попросил Федор.

Однако Инютин лишь усмехнулся.

— Не надо ссоры-то затевать нам, Федьша. Я для тя поболе, чем отец родной. А поругаемся, разойдемся — что хорошего? Где-нибудь попрекну тебя сгоряча на людях, за что трешки у меня ты получаешь, — ну и как тогда ты?

В груди, в голове, под самым черепом, Федора опять хлестнула горячая волна. Он, багровея, точно хотел загореться настоящим огнем, сорвался с места, шагнул к Инютину, чуть вытянув трясущиеся руки.

— Тогда? — зловеще выдавил он из себя. — Тогда я… продавлю твою дряблую шею пальцами… вот обеими руками вцеплюсь и раздеру надвое… Отдеру головешку-то, как подсолнух от будыля!

— Хе-хе-хе… — негромко, лающе рассмеялся Инютин. — Напугал!

И этот смех, и трясущаяся бороденка старосты обезоружили Федора, потушили его гнев. Руки его опали.